АРХИЕПИСКОП ФЕОФАН ПРОКОПОВИЧ И ЕГО ВРЕМЯ

(Опыт церковно-исторического эскиза)

Начиная изучение жизни и деятельности Феофана Прокоповича, автор этих строк, как и всякий исследователь, прежде установил «портфель темы». Оказалось, что специально об этом святителе написано девяносто четыре (!!) работы (монографии, научные очерки, популярные статьи). Кроме того, Феофана Прокоповича в той или иной мере касаются почти все работы по эпохе Петра Великого. Поистине титаничен «портфель темы»!

Давно сказано: «В борьбе мнений рождается истина». Но в рассмотренной нами огромной литературе особо оживленной борьбы мнений не оказалось. Разные исследователи с различной полнотой и обстоятельностью описывают деятельность архипастыря. Оценка его деятельности и отдельных ее фактов весьма различна. Но в характеристике личности самого Феофана мы встречаемся с редким согласием, почти с единодушием.

Гарантирует ли это согласие истину? В данном случае — нет. Но в числе исследователей были ученые, внимательные к фактам, осторожные в выводах. Это — факт. В чем же дело?

Мы ознакомились с работами о Феофане, а также и с теми первоисточниками, на которых основывались прежние исследователи. Это позволяет нам установить, что подавляющее большинство прежних исследователей изучали деятельность Феофана с методически неверных позиций. Основным их пороком был отрыв личности Феофана от его дел. Одно рассматривалось вне связи с другим. Забывалось при этом, что личность исторического деятеля раскрывается в его делах и именно путем изучения этих дел нужно подходить к характеристике личности, а не наоборот, как это делалось.

По отношению к церковным деятелям это вдвойне правильно.

Вторым методологическим дефектом исследований о Феофане была оценка его дел в отрыве от исторической обстановки. Получилась пресловутая «политика, перевернутая в прошлое». Это могло приводить (и приводило) к нелепостям. Ведь в светской литературе едва ли кто решился бы, например, осуждать декабриста П. И. Пестеля за его проект аграрной реформы на том основании, что Пестель, скажем, не ставил проблемы ликвидации кулачества и коллективизации крестьянского хозяйства, ибо всякому понятно, что многое, что в наши дни является архаизмом, было для своего времени прогрессивным или во всяком случае необходимым. А памяти Феофана Прокоповича особенно «повезло» на такого рода оценку его деятельности.

Какою же нам представляется действительная личность святителя и какова была его деятельность в условиях того исторического периода в который он жил и творил?

Многие духовные лица в XVIII веке в большей или меньшей мере принимали участие в государственной деятельности. Но, как свидетельствуют многочисленные объективные материалы, в этом веке не было среди русского духовенства деятеля, который имел бы столь огромное влияние в очень многих отраслях государственной жизни, как архиепископ Феофан Прокопович. При этом он все же прежде всего был церковным деятелем, посвятившим все свои незаурядные таланты служению Православной Русской Церкви. И даже его очень значительная государственно-политическая деятельность в конечном итоге вращалась в сфере дел и проблем, имеющих (в широком смысле слова) касательство к вопросам Церкви и церковного строительства.

В наши дни Русская Православная Церковь, бросая взгляд в глубину восемнадцатого столетия, не только не имеет оснований смущенно стараться оправдать Феофана (как это делалось очень и очень многими прежними церковными публицистами), но, наоборот, она вправе гордиться и благодарить Всевышнего за то, что Его великой милостью Христова Церковь на Руси воспитала и вдохновила на великое делание человека, так много сделавшего для возвеличения Великой Руси, каким был Феофан Прокопович.

Родившемуся 8 июня 1681 г. в купеческой киевской семье малого достатка Елеазару Прокоповичу уготовано было невеселое детство. Едва младенец выучился лепетать, как умер отец. Последние гроши «достатка» ушли на похороны; болезненная мать прокармливала ребенка на скупые гроши — милостыню родственников. Года через два не стало и матери. Мальчик переходит на руки дяди — ректора Киевской академии Феофана Прокоповича. Скудно кормила тогда духовно-учебная деятельность, а на содержании Феофана была солидная куча и малых и дряхлых. Все же для сироты это были светлые годы; он был зачислен в ученики академии.

Но на одиннадцатом году жизни — новое горе: умирает Феофан; мальчик Елеазар оказывается буквально на улице, где его и подбирает какой-то милосердный, живущий дневным заработком киевский мещанин (имени этого благородного труженика мы до сих пор не знаем). Новый опекун дал Елеазару возможность продолжать образование. Счастливая память, быстрота ориентировки, врожденная способность быстро и верно схватывать основное в каждом учебном курсе выдвигают юношу в число самых блестящих учеников. Семнадцати лет, т. е. необычайно рано для того времени, юноша оканчивает полный академический курс. Но его не удовлетворила тогдашняя академическая программа; он отправляется в Литву, где польские высшие учебные заведения славились хорошей постановкой преподавания. Говорят, что там он был совращен в унию. Это не совсем верно. Дело в том, что в польские учебные заведения чисто православных не принимали; для того, чтобы поступить, Елеазар назвался униатам я даже постригся в монахи под именем Елисея. Постриг дал ему право жить и питаться в монастыре.

Своими блестящими успехами Елисей выдвинулся и в Витебске, особенно в области пиитики и риторики. Эти дисциплины ему вскоре было предложено преподавать во Владимир-Волынском училище. Его епархиальный епископ (униатский) Заленский был католическим ставленником, сторонником «теории», проповедывавшей негласно, что уния — переходная ступень к полному окатоличению.

Блестящий оратор, хорошо образованный богослов резко выделялся на общем, весьма сером фоне малограмотного, мешковатого униатского духовенства. И упомянутый епископ за счет епархии отправил молодого Елисея в Рим в знаменитую Коллегию св. Афанасия. Для Елисея это был великий искус. Специальностью коллегии была подготовка высокообразованных миссионеров для пропаганды католицизма (преимущественно через унию) среди славянских народов. Самые блестящие иезуитские «светила» были профессорами и воспитателями Коллегии. Сам папа Иннокентий XII был среди них.

Нет слов, иезуиты умели «воспитывать». Но Елисей этот искус выдержал с великой честью для православия. Он приобрел там очень солидные познания в древних языках, античной литературе и богословии, но глубокое изучение католических премудростей, наоборот, помогло ему укрепиться в православной истине. Коллегия дала ему замечательный фактический материал, использованный Прокоповичем в дальнейшем для талантливого обличения католичества и униатства.

В 1702 г. он выехал на родину и немедленно после переезда границы направился в Почаевский монастырь, где и принял иночество с наречением ему имени Самуила.

Через три года он принял предложение Киевского Митрополита Варлаама (Ясинского) занять пост профессора пиитики в Киевской академии, которую он сам окончил за 7 лет до этого.

В 1705—1709 гг. уже довольно ясно сложилась творческая индивидуальность будущего святителя и как церковного деятеля, и как носителя передовых, прогрессивных идей своего времени. Первые нашли свое отражение в его многочисленных проповедях и отчасти в составленных им (очень хороших для того времени) учебниках по риторике и пиитике. Вторые — в написанной им трагикомедии «Владимир» и, конечно, в проповедях.

Две строки о последних: они были краткими, лаконичными, истинно церковными по богословской аргументации, но без школьной рутины, актуально жизненными и назидательными по содержанию, но без излишнего менторства.

В эти годы Самуил в память своего дяди принимает имя Феофана.

Со всей категоричностью утверждаем, что уже в первые годы своей работы в Киевской академии Феофан одним из первых среди образованного православного духовенства верно понял величественную направленность и грандиозное историческое прогрессивное значение реформаторской деятельности Петра Великого; одним из первых среди духовенства он разглядел перспективы деятельности великого преобразователя Руси, которая тогда только начинала развертываться.

Понял, разглядел, прочувствовал, осознал и истинные задачи православия в конкретных условиях времени — и всем сердцем и помыслами отдался делу благодатной ломки Руси под эгидой Петра, великой созидательной работе теми средствами, которыми располагала Православная Церковь. Мы не имеем никаких вразумительных данных говорить о том, что преданность Феофана деятельности Петра имела какую-то не идейную, не истинно православную подпочву.

В годы своей киевской профессуры неутомимый Феофан энергично расширяет свои знания. Вскоре ему поручается также преподавание математики, физики и философии.

В 1706 г. Феофан впервые произнес проповедь в присутствии Петра I, когда император посетил Киев. В декабре 1709 г. Феофан в присутствии ближайшего сподвижника Петра I А. Д. Меньшикова произнес замечательную речь, посвященную значению Полтавской битвы. В следующем году Петр I пригласил Феофана в Молдавию, и там Феофан выполнял обязанности, напоминающие положение главного походного священника армии. По окончании русско-турецкой войны 1710 г. великий преобразователь по просьбе Феофана отпустил его в родную академию, предложив Митрополиту сделать Феофана ректором. Но уже тогда Петр оценил способности молодого профессора и, как видно из дальнейшего, наметил для него широкое поприще работы.

В 1711—1715 гг. Феофан увековечил свое имя в анналах Киевской Академии как профессор основной кафедры — богословия, курс которой он впервые построил по живому, увлекательному методу.

На 35-м году жизни, в 1716 г., Феофан по личному предложению Петра I был вызван в Петербург для хиротонии в сан епископа. Для себя лично Феофан не искал почестей. Из его переписки с друзьями видно, что Феофана не только не манила, но даже страшила епископская деятельность (не сама по себе, а по ее условиям). Он знал себя, знал и обстановку в стране, ясно видел, что пассивным он быть не может, а его активность в поддержке преобразовательной деятельности Петра I создаст ему тяжелую обстановку. Обстановка же была действительно сложной, для Церкви в особенности.

Что Петр Великий был глубоко религиозным человеком — вряд ли нужно доказывать. Но что он при этом не всегда был наружно благочестив в смысле выполнения внешней обрядности (что было так характерно для всех его предшественников) — это также достаточно известно. Что он терпеливо и старательно искал в русской церковной иерархии нравственной поддержки своим начинаниям, своей политике — это можно доказать многими фактами. Что Петр считал служение интересам Родины своей величайшей религиозной обязанностью — это каждому из нас известно со школьной скамьи.

Петру приходилось преодолевать яростное сопротивление рутинеров, среди которых встречались и представители Церкви. Не свободен был от тяготения к старине (не только церковной, но и бытовой и культурной, и экономической) и Московский Патриарх Адриан. Хотя, вероятно, и вопреки своим личным устремлениям, он мог стать одним из центров притяжения реакционных элементов страны.

Великий преобразователь знал, насколько влиятелен был голос Церкви, и нельзя осуждать его за то, что после смерти Адриана в 1700 г. он решил повременить с выборами Патриарха. Местоблюстителем патриаршего престола был назначен Рязанский Митрополит Стефан (Яворский). Пришлось Петру коснуться и церковных имуществ и доходов. Война со шведами, располагавшими в то время лучшей в Европе армией, и коренные внутренние преобразования, обусловленные неотложной необходимостью, потребовали предельного напряжения всех материальных средств страны.

Правительству Петра пришлось пойти и по линии жесточайшей экономии в расходах и по линии подлинного изобретательства всевозможнейших источников прихода. Петр возрождает Монастырский приказ, конечной целью которого является отчуждение государству земельных имуществ Церкви. На военные нужды изымается часть колоколов, что вызывает недовольство невежественной части верующих, которое не всегда и не всюду получало нравственный отпор со стороны духовенства.

По царскому указу 1705 г. было повелено «архиереям и настоятелям монастырей давать жалованье против прежних дач с убавкою, а в архиерейских домах всяких чинов людям... давать половину, а другую половину собирать в Монастырский приказ на дачу жалованья ратным людям». Позже, когда нужда в средствах стала еще более острой, было приказано сдать серебряную посуду и серебряную сбрую, кроме, конечно, священных сосудов и церковных вещей.

Петр всячески способствовал выдвижению тех иерархов, в которых он полагал встретить понимание его деятельности. Большим вниманием окружил он и Стефана Яворского, европейское образование и широкий культурный горизонт которого давали Петру основание видеть в нем своего соратника. Действительно, в течение ряда лет Преосвященный Стефан своим архипастырским словом немало содействовал разъяснению народным массам сущности реформ Петра и опровержению реакционных толков о противоречии реформ христианским началам.

Но примерно с 1712 г. отношения между Преосвященным Стефаном и Петром I начинают становиться прохладными и постепенно переходят в трения и недоверие. Историческая объективность требует засвидетельствовать, что хотя иногда бурный темперамент Петра излишне обострял трения, но в целом император имел основания огорчаться.

Пока Стефан в корректной форме обличал Петра в излишнем, по его мнению, пристрастии к перениманию иностранного, тот ограничивался совершенно убедительными разъяснениями, что «на несколько десятков лет иностранцы для России совершенно необходимы, а после мы к ним можем повернуться задом».

Но когда у Преосвященного Стефана стали проявляться оппозиционные настроения против финансовой политики Петра, когда он стал группировать вокруг себя наиболее влиятельных архипастырей в целях борьбы за независимость Церкви от государственной власти (причем вопреки, быть может, личным намерениям Стефана его воззрения прямо перекликались с папистским лозунгом примата духовной власти над светской); когда Стефан стал уклоняться от выполнения указов Петра о борьбе с бродячим монашеством, кликушами и даже с некоторыми вкоренившимися в народный быт суевериями; когда Преосвященный Стефан панихиду по царевиче Алексее превратил в тезоименитственный молебен, на котором в своей проповеди он в форме довольно прозрачных намеков порицал некоторые мероприятия Петра; когда, наконец, для Петра стало неопровержимо очевидным, что бывшие питомцы Киевской академии — епископы Гедеон (Вишневский), Стефан (Прибылович), Феофилакт (Лопатинский), на сочувствие которых так рассчитывал преобразователь, примыкают к реакционерам, группировавшимся вокруг Стефана Яворского, — читатель может понять, что Петр имел нравственные основания не только для простого выражения недовольства.

Петр слишком дорожил Православной Церковью, чтобы свои личные отношения к ряду иерархов переносить на Церковь как таковую, но он не мог в интересах прогресса страны допустить, чтобы руководство Церкви сделалось знаменем реакции. Он видел выход в создании соборного, коллегиального управления делами Церкви, возглавленного понимающими его и преданными ему людьми.

В таком свете представляется нам обстановка в то время, когда Феофан Прокопович приехал в Петербург. Его убеждения были в общем уже известны и он частью архиереев был встречен довольно неприязненно. Как известно, Феофан не застал Петра в Петербурге и ожидал там его приезда из-за границы до 1717 г. Ряд публицистов, писавших о Феофане, говорят, что «в этот период он старался угодить царю своими проповедями». «Угодить» тут употреблено в значении «угодничать», что и обидно, и несправедливо. Феофан ни ранее, ни позже не угодничал. Тексты его проповедей, произнесенных им за эти месяцы (а они известны, ибо стараниями А. В. Меньшикова они печатались и пересылались Петру), написаны совершенно в том же духе, стиле и с тем же чувством меры, что и его проповеди в Киеве. Часть проповедей посвящена исключительно церковным темам, несколько проповедей призывают к молитвенному пожеланию успехов деятельности Петра, разъясняют и неизбежность лишений и нужды при проведении великой ломки старины и благодетельность новых мероприятий, результаты которых могут полностью выявиться лишь при будущих поколениях.

Феофан мог ошибаться в оценке отдельных деяний Петра с православно-канонической точки зрения, но он был искренним и не шел на сделки со своей православной совестью и пониманием.

Петр теперь уже определенно увидел в нем своего верного сподвижника и в области церковной (организационной и административной), и в области просвещения и науки.

(Окончание следует)

НИКИТА ВОЛНЯНСКИЙ