СВЕТ НЕУГАСИМЫЙ

Какое горе, какая скорбь, как страшно!... Без малого тысячу лет стоял дивный храм, и неисчислимые миллионы богомольцев со всех концов необъятной страны прошли через Святые ворота Лавры Киево-Печерской, чтобы преклонить колени под сводами Великой Успенской церкви. И вот, — нет ее, и пустынна громадная площадь, и все, что ни уцелело на ней, кажется случайным, и уже утратился смысл места, отлетела его душа... Часть северо-восточной стены, подорванная страшной силой взрыва, стоит косо, тяжким монолитом, как бы устало прислонившись к основе фундамента, уже заросшей кустарниками и бурьяном, сквозь гонимую ветром пыль местами тихо поблескивает густая позолота орнамента, а на остатках другой стены, покрытых глубокими трещинами и грозящих скорым обвалом, в непривычном дневном свете лики святых апостолов из росписи «Сошествие Св. Духа» предстают исполненными великой почали и укора. Небольшая таблица, укрепленная на руинах, кратко гласит: «Взорвано 3 ноября 1941 г. гитлеровцами»...

Но не омрачился свет великой святыни Православия русского. В час утренний и в час вечерний высоко над Днепром прозвучит благовест и широко польется по склонам горы, садам, привольным водам реки. И как без малого тысячу лет назад, по крутому спуску от Верхней Лавры, по старому булыжнику и выбитым кирпичным тротуарам, выложенным в елочку, благоговейно безмолвные, группами и в одиночку, неторопливо будут шествовать богомольцы, — испросить милостей Господних за долгой истовой монастырской службой, посетить пещеры Ближние и Дальние, приложиться к нетленным мощам подвижников Печерских, заступников крепких за веру Православную и землю Русскую, молитвенников неустанных за мирный, трудолюбивый русский народ...

Зарождение матери всех бесчисленных монастырей наших, Киево-Печерской обители, восходит к первым временам христианства на Руси. Святой вел. кн. Владимир часть своего детства и отрочества провел в селе Берестове, близ Киева, у своей бабки св. княгини Ольги. Став на великое княжение в Киеве, он не забыл места своих детских игр и первых раздумий. В Берестове выстроил он свой загородный терем «хоромы», и при них — небольшую деревянную же церковь в память святых апостолов Петра и Павла. Настоятелем церкви избрал он скромного, но пользовавшегося исключительным уважением среди народа, иерея Илариона. Склонный к отшельничеству, к молитвенному уединению, берестовский священник часто удалялся на глухой лесистый склон соседней горы и здесь, избегая случайных людских взоров, ископал для себя в земле пещеру. Однако подвижническое усердие Илариона было прервано. В 1051 году по воле клира и народа и по желанию вел. князя Ярослава, собор епископов поставил Илариона митрополитом Киевским, — первым митрополитом из русских, — поставил, не считаясь с согласием или несогласием Константинопольского патриарха, и тем показал, что Русь приняла от властолюбивой Византии только благодать веры, оставаясь во внутрицерковных, как и в государственных делах, вполне самостоятельной.

В описываемые времена на святой Афонской горе подвизался русский монах, уроженец Черниговщины, по имени Антоний. Игумен, от которого принял он пострижение, посоветовал ему вернуться на Русь, где христианство во многих местах еще отвергалось народом, и Антоний покорился желанию духовного своего отца. Прибыв в Киев, прежде чем приступить к просветительной работе, Антоний, чтобы укрепить внутренние свои силы на предстоящее испытание, решил уединиться для молитвенного подвига и поселиться в пещере, ископанной Иларионом. Но благочестивое подвижничество его вскоре стало известно, и известность эта начала привлекать к нему усердных в вере людей, из которых одни шли на гору, чтобы получить благословение от афонского старца, другие просили его о разрешении разделить с ним духовную сладость отшельничества. Когда число новых насельников пещеры достигло двенадцати, они пробили землю вглубь и возвели церковь. Катакомбный храм этот и подземные кельи иноков стали впоследствии именоваться Дальними пещерами. Вскоре после устроения храма преподобный Антоний, попрежнему стремясь к уединению, оставил братию, игуменство над нею передал примерному в благочестии иноку Варлааму, а сам удалился в другое место и там ископал себе в земле новую келью. Она положила начало Ближним пещерам. В 1062 году инок Варлаам был назначен игуменом в только что основанный вел. князем Изяславом Ярославичем монастырь св. Димитрия, а на место ушедшего братия согласно изобрала ближайшего сподвижника преподобного Антония — преподобного Феодосия.

Родители преподобного Феодосия были местные люди из города Василькова, близ Киева, но с младенцем-сыном переехали на жительство в Курск. Мальчик с ранних лет проявлял молитвенное усердие, тяготел к храму, любил церковные службы. После смерти отца, будучи еще отроком, он обратился к матери с просьбой отпустить его в монастырь. Мать ответила решительным отказом. Однажды на одной из улиц города Феодосию встретилась группа богомольцев, направлявшаяся в Иерусалим. Взволнованный мальчик тайком ушел с ними. Мать в отчаянии бросилась разыскивать следы беглеца, обнаружила их, догнала паломников, вернула сына домой и круто его наказала. Эта мера воздействия только усугубила ревность юноши к Церкви, и он вновь оставил родное гнездо, и вновь мать нашла его, но уже иноком Киево-Печерской обители, любимым учеником преп. Антония. Смущенная мать сама навсегда осталась в Киеве, — инокиней женского Никольского монастыря.

Немыслимо представить себе историю нашей Церкви в отрыве от истории Киево-Печерской Лавры. Огромную, может быть, решающую роль сыграла она в грозные и страдные времена, связанные с унией. Но чрезвычайно плодотворная деятельность Лавры начинается вскоре же после ее оснввания.

«Иже суть погани, Господи, обрати я на крестьянство и ти будуть наша», — гласила одна из молитв преподобного Феодосия Печерского.

«От того бо, брате, Печерского монастыря... мнози епископи поставлени быша и яко светлая светила осветиша всю русскую землю святым крещением», — пишет епископ Суздальский и Владимирский Симон.

Немалое время лежит между молитвою преподобного Феодосия и свидетельством преподобного Симона.

В заботах о распространении христианства св. Владимир устанавливает на севере страны две епархии, — в Новгороде и Ростове великих. Увы, — они остаются лишь островками во взбаламученном море темного язычества. Продолжатель его дела, сын его, Ярослав Мудрый строит города — Ярославль на Волге и Юрьев «в стране Чудь» — и украшает их церквами. Но и здесь не разгорается желанным пламенем «вера истинная». Вот тут-то Киево-Печерская обитель, объединившая в своих стенах просвещеннейших людей времени, и приступает к миссионерской работе, которая затем стремительно расширяется. Из среды братий выделяет она пастырей не только испытанных крепостью в вере, но и способных в словесном ратоборстве со жрецами и волхвами доказать народу преимущества христианства с его светлыми началами любви, братства, милосердия, самоотречения и самопожертвования, Богопознания и терпимости, — лучшего, что заложено в натуре человеческой, — над мрачным и тесным язычеством, построенным на суеверии и потворстве низменным инстинктам людским. Мужественные поборники христианства направляются в самые глухие края страны, где потревоженное язычество особенно озлоблено: на северо-восток, к верховьям Волги, к племенам чудь, меря, весь, мурома. В землях Ростово-Суздальских сеют зерна новой веры и собирают обильную жатву постриженники Киево-Печерской обители святые Леонтий, Ефрем и Исаия. Стяжает любовь народа в земле славян — вятичей на Оке мудрый Кукша и гибнет от руки разъяренных вождей язычества. В конце XI века открывается подворье Киево-Печерской обители в Суздале. Видя, сколь успешно идет просветительная работа монастыря, светские властители вступают с ним в постоянное и тесное общение. Князья ростовские строят в землях своего удела храмы и украшают их по примеру киево-печерских. Владимир Мономах возводит в Ростове церковь, за образец которой берет печерскую «Великую» Успенскую Иконы для нее пишет изограф Печерского монастыря Алипий, первый русский живописец, оставивший свою подпись, — до него труженики в изобразительном искусстве оставались безымянными. Такую же церковь сооружает в Суздале Юрий Долгорукий.

Одновременно с этим Киево-Печерский монастырь становится оплотом сопротивления Византии, все сильнее стремящейся укрепить и расширить свое не только церковное, но и светское влияние при дворе вел. князя Киевского, упорно противодействующей становлению на Руси епископов русского происхождения и длительное время отказывающейся признать канонизацию первых русских святых. В домонгольский период из стен Киево-Печерского монастыря вышло около пятидесяти епископов Русской Православной Церкви.

Но огромны, подлинно неоценимы заслуги Киево-Печерской обители перед Церковью и Отечеством нашими во времена унии, принесшей на протяжении веков Церкви нашей неисчислимый скорбный сонм известных и безвестных мучеников за веру Православную.

Еще до того, как это ватиканское предприятие начало принимать на захваченных шляхетскою Польшею исконных русских землях отчетливые формы, среди братии монастыря, как бы в предчувствии грядущих бурь, образовалась группа иноков весьма просвещенных и вместе с тем крепких поборников благочестия. На том торжище, которое представлял собою Брестский собор, присутствовали и представители Киево-Печерского монастыря. И в ответ на беззаконные домогательства раскольников они выступили с такой пламенной искренностью, в таком всеоружии богословских знаний, с такими очевидными доказательствами лживости и лукавства своих противников, что в обнажающе ярком свете этих выступлений Брестский собор предстал как осуществление наглого умысла, рожденного в темных иезуитских тайниках, а возмутители чистых церковных вод — как предатели, тщеславные и корыстолюбивые. И столь неопровержимой правдой горели слова обличителей, что неистовый Рагоза в бессильном гневе своем не мог найти ничего иного в ответ, как предать проклятию наиболее сильных защитников веры — архимандрита Никифора Тура, настоятеля обители, и его ближайшего сподвижника игумена Елисея Плетенецкого.

С тех пор и до самого разрушения унии становится обитель непреоборимой цитаделью Православия. Не раз бывало, что волны своевластного иезуитизма грозили вот-вот захлестнуть святые стены, и столько же раз иноки обители оставляли храм и келью и брались за оружие как при нашествии внешнего врага. И, — отступали злобные волны, потому что за обителью стояла сила могучего боголюбивого казачества запорожского, не отделявшего защиту границ Отечества от защиты веры отцовской и почитавших дом преподобных Антония и Феодосия главной святыней этой веры, — а с казацкой силой вынужден был считаться и сам король Польский.

В 1599 году отходит ко Господу бесстрашный архимандрит Никифор Тур, и на его место печерские иноки избирают игумена Елисея Плетенецкого, по словам историка, «мужа редкого по твердости характера, строгого ревнителя благочестия, неизменного в Православии, неутомимого в деятельности» [1]. За четверть века его водительства обитель вступает в период новой силы. Исключительно велико значение деятельности этого пастыря в истории Лавры. Основная заслуга архимандрита Елисея Плетенецкого состоит в установлении им при монастыре ученого братства, целью которого была подготовка проповедников, в которых больше всего нуждалось православное население края, со всех сторон многообразно ущемляемое и утесняемое коварными и злобными иезуитами, соблазняемое и насильственно ввергаемое ими в темницу предательского соглашения. Деянием столь же великого значения было учреждение архимандритом Елисеем типографии и бумажной для нее фабрики.

С открытием типографии, получившей не только русский, но и иностранные шрифты, участники ученого братства приступили к работе столь же важной, как и подготовка миссионеров, — к исправлению богослужебных книг путем сверки их с греческими подлинниками, переводу наиболее значительных богословских трудов с иностранных текстов и опубликованию собственных творений. И это было во-время. Иезуиты вели наступление на самом серьезном участке борьбы: они отбирали, скупали, похищали и сжигали православные богослужебные книги. Если учесть истребление и отстранение от алтаря значительной части низового духовенства и почти полную невозможность пополнять стремительно редеющие его ряды, то станет понятной и та великая опасность для Церкви, которая возникала в связи с уничтожением книг. В составе братства находились такие ученые люди эпохи и религиозные мыслители, как сам архимандрит Елисей Плетенецкий, игумен Иов Борецкий, в 1620 году избранный митрополитом Киевским, иеромонах Памва Беринда, архидиакон Захария Копыстенский (впоследствии преемник архимандрита Елисея), иеромонах Гавриил Дорофеевич, иеромонах Филофей Казаревич, Львовский клирик Иосиф Святогорец, инок Лаврентий Зизаний, иеромонах, директор типографии, Тарасий Земка, архимандрит Кирилл Транквиллион, архимандрит, в дальнейшем епископ Владимирский на Волыни, Леонтий Карпович. Карпович еще до основания братства написал свое блистательное по вдохновенной силе обличение унии. В дальнейшем многочисленные пламенные произведения этого пастыря, «подобного Златоусту в витийстве», вызвали такую исступленную ярость изуверов-иезуитов, что они, как говорит историк, «сочинения Леонтия скупали весом золота... позаботились изгладить имя его с лица земли русской». Действительно, из всего множества произведений Леонтия Карповича до нас дошли только два его «казанья»: на Успение Божией Матери и на Преображение Господне. Последнее было открыто и переиздано в 1843 году проф. Нечаенко, которому, и принадлежат приведенные выше сообщения о судьбе печатных работ Леонтия Карповича. Столь же фанатическую ненависть обрушили иезуиты и на другого их противника — Кирилла Транквиллиона, автора книг: «Зерцало Богословия», стяжавшее Транквиллиону исключительную популярность, и «Евангелие воскресное учительное». В предисловии к последнему труду он пишет об иезуитах: «Хульного языка их слово гнилое промчется по всей земли русской, но мою невинность откроет Господь Бог мой».

Издательская деятельность Киево-Печерского монастыря начинается в 1616 году. Из типографии монастырской выходит «Часослов с Богом святым, имеяй дневную и нощную службу по уставу, иже в Иерусалиме великия лавры, иже во святых отца нашего Саввы». В 1619 году выходит переведенный с греческого игуменом Иовом «Трефологион», через год — отредактированный архимандритом Елисеем «Служебник». В 1623 году братия обительская опубликовывает «Трипеснец», «Житие преподобной Марии Египетской» и «Беседы Иоанна Злотоустого на 14 посланий», а в следующем: «Беседы Златоустого на Деяния Апостольские», «Номоканон» и «Апокалипсис» с толкованием св. Андрея Критского. 1627 год отмечается выходом «Триоди постной» и «Словено-Российского лексикона», а 1628 год — изданием книги «Преподобного аввы Дорофея поучения душеполезна различна». И особенно широкое распространение среди клира и верующих получает как нельзя более отвечающий тревогам и потребностям напряженного, грозового времени изданный в 1634 году молитвенный сборник «Утешительные мольбы ко Господу Богу Вседержителю и к Пресвятой и Преблагословенной Владычице нашей Богородице, творимые во всякое время, изрядно же во время брани и гонения церковного. Сице к умиротворению святыя, апостольския, восточныя церкви».

По кончине приснопамятного архимандрита Елисея Плетенецкого ратоборственно-просветительную его деятельность продолжает преемник его архимандрит Захария Копыстенский, полемист и ученый необъятной богословской эрудиции. Еще до основания братства он вел среди братии действенную подготовительную к тому работу, и в архивах Лавры есть такая запись архимандрита при вступлении его в братство: «В иночестве Захария Копыстенский, исповедник, ненавидя зла и прилепляясь к благому, принимаю и лобызаю учрежденное в г. Киеве Братство, повинуясь Апостолу, говорящему: братолюбием друг ко другу любезни. На сие же и руку мою подписую» [2]. Перу архимандрита Захарии принадлежит труд «Палинодия», направленный против хитроумной и лукавой, соблазнительной и лживой, широко распространявшейся иезуитами книги Виленского униатского архиепископа Льва Кревзы «Оборона унии». В «Палинодии» с доказательствами, совершенно неопровержимыми, указывается на безосновательное и беззаконное происхождение унии и с исключительной силой обличается своеволие папистов, их дерзновенное и кощунственное искажение догматов.

В смутное, насыщенное напряженным борением, но уже предрассветное, время на пост архимандрита Киево-Печерской Лавры (монастырь получил от Константинопольского патриарха права ставропигии и начал именоваться Лаврой в самом конце XVI века) выдвинулся человек исключительного опыта, высокой культуры, многообразной личной одаренности, редкой учености богословской и ревности о чистоте веры, по рождению сын владетельного князя Молдавского, Петр Могила, впоследствии митрополит Киевский. Сколь велика была популярность его среди народа и любовь к нему, видно из того, что единогласно всем клиром, православным населением края и казачеством был он выдвинут депутатом на всенародный сейм для избрания нового короля по смерти бесхарактерного и криводушного Сигизмунда III. Новоизбранному носителю короны польской Петр Могила вручает особую грамоту от волнующегося казачества, в которой эта крупнейшая в государстве сила уже не просит, а требует восстановления попираемых казацких вольностей, а также прав, похищенных иезуитами у Церкви Православной, — и возвращается к своим избирателям с триумфом, с победой, правда, недолговременной.

Основной заботой Петра Могилы, в бытность его архимандритом Лавры, было поднять на еще большую высоту духовно-патриотическую деятельность братства. Еще в начале XVII века под все усиливавшимся гнетом униатов, принявшим особо жестокие формы при киевском воеводе Януше Тышкевиче, который в своей ненависти к православным уступал разве лишь одному исступленно-свирепому фанатику, униатскому архиепископу Иосафату Кунцевичу, — во всех концах полоненной древней русской земли стали возникать вокруг православных приходов особые братства, — общества, объединявшие в себе людей самых различных общественных и имущественных состояний, но одинаково горевших верностью к Церкви и Родине и готовностью к всемерной их защите и укреплению. Братчики вносили деньги в общественную казну. Иногда это были весьма крупные вклады со стороны состоятельных членов общества, а часто случалось, что и последние гроши и немудрый скарб свой отдавали на великое и святое дело особенно ревностные «низовые» люди. На собранные и вырученные от продажи вещей деньги поддерживались и украшались храмы, строились приюты для стариков и многочисленных сирот, больницы, школы, в которых дети оберегались от тлетворного влияния иезуитов и ополячившейся шляхты, размножались от руки и в тайных типографиях церковно-патриотические обращения лаврских ученых и самих, наиболее просвещенных, братчиков... А любимым детищем Петра Могилы стала основанная им высшая богословская школа, необходимость в которой прямо вытекала из потребностей времени и той же деятельности братств, прежде всего нуждавшихся в образованных пастырях, богословах, историках Церкви, проповедниках. Неопределимо плодотворна деятельность этого очага церковного просвещения — «Киевского коллегиума», переименованного потом в Киево-Могилянскую академию и ставшего впоследствии Киевской духовной академией. Этот старейший рассадник русской богословской мысли дал не только блистательную плеяду архипастырей и иерархов Русской Православной Церкви, — высшее образование получили здесь и многие из тех, кто остался в миру, но чей след отмечен в истории нашей культуры, — такие, как «старчик»-философ Григорий Сковорода, кн. Безбородко, известный путешественник и историк Григорович-Барский и брат его, столь же известный архитектор. Учился в академии сын Богдана Хмельницкого Юрий, и год провел в ее стенах великий Ломоносов.

А вскоре после того, как рассеялся смертоносный туман иезуитизма на Киевской земле, после воссоединения Украины с Россией, ученик Петра Могилы, преподаватель и ректор Киевской духовной коллегии, а с 1656 года и до своей кончины архимандрит Киево-Печерской Лавры, Иннокентий Гизель, прозванный историками русским Аристотелем, пишет свой прославленный «Синопсис» — основное, главное пособие по изучению отечественной истории нашей до Ломоносова.

От преподобного священномученика Кукши до крупнейшего мирового ученого — такова, в коротком и беглом обзоре, культурная, просветительная и патриотическая роль древнейшей, русской святыни на путях Церкви и Отечества наших.

Древнейшая из церквей Киева — церковь Спаса на Берестове. Здесь, на этом холме, когда-то лесистом, во времена еще языческие, звучал голос благочестивой княгини Ольги, обращенный к участникам и участницам первой христианской общины. Здесь же, под густыми березами, топтали зеленую траву резвые ноги маленького княжича — будущего «Красного солнышка». Церковь Спаса — «крещатая», в форме равнокрылого греческого креста. Ее часто посещал, украшал и любил митрополит Петр Могила и, умирая, оставил значительную сумму денег на ее поддержание. Ныне она восстановлена в своем раннем виде. В левом крыле храма за решеткой возвышается великолепный новый саркофаг, хранящий останки Юрия Долгорукого. Саркофаг сооружен в 1947 году, — крепко любят киевляне свою славную историю, законно гордятся тем, что на их земле, руками их прямых предков прокладывалась дорога великого государства. Над саркофагом возвышается прекрасно исполненный вид современного Московского Кремля.

Путь в собственно Лавру ведет отсюда через Экономические ворота с надвратной церковью во имя Всех святых. Построенная в эпоху расцвета украинского зодчества, она радует взоры чистотою стиля, своеобразием куполов грушевидной формы, отличающей украинское барокко, и столь же оригинальным рисунком крестов, — каждое крыло креста пересечено к концу и основной крест, таким образом, состоит из трех малых. За аркой ворот справа стоит небольшая галерея с размещенными на стене реликвиями, относящимися к храму. Здесь особое внимание путника привлечет одна из них — копия хранящегося в Музее украинского искусства рисунка Т. Г. Шевченко. Великий поэт был и талантливым художником, и с необыкновенной теплотой передал он уголок любимого им родного Киева: за огромным вековым деревом встает Всехсвятская церковь, на переднем плане изображена медленно движущаяся к храму фигура женщины в костюме эпохи и крестьянин в высоком гречневике, очевидно, тоже богомолец. Небольшая эта работа исполнена с таким проникновенным чувством, что долго не оторвешь от нее глаз, взволнованный как бы личными воспоминаниями.

Скорбна дальнейшая дорога, — вновь мимо порушенной злобными варварами-фашистами Великой Успенской церкви. И вновь иглою входит в сердце боль и гнев... В 1918 году на площадь св. Марка в Венеции упала австрийская бомба, — одна единственная. И вот мраморная плита, вделанная в мозаику настила, на веки вечные гласит своей краткой надписью о совершенном преступлении против человеческой культуры. Может быть, и этому мировому сокровищу искусства лучше лежать вот так, поверженным, поникшим к земле, из которой подняли его к небу вдохновенные руки гениальных мастеров, — лежать на стыд и позор всему низкому, злобному, безумному, что есть в человечестве...

И сразу легче, отраднее становится, когда минуешь глубокую арку Святых ворот. Невдалеке, за липовой аллеей, открывается глубокий спуск между длинными корпусами. Тихо переговариваясь, со всех сторон направляются к спуску богомольцы. У некоторых из них узлы за плечами, — видно, что издалека прибыли паломники, чтобы поклониться святым местам. Спуск поворачивает вправо, а слева далеко вниз по склону тянутся густые сады с приземистыми ширококронными яблонями, напоминающими куполообразные восточные шатры. Чисты дорожки, видны цветы. Любопытливая детвора теснится у частокола, старик сторож украшает свежевырезанный костылек, спиралью отходит кора, обнажая белую древесину, лохматый большой пес, грозный только на цепи, мотая хвостом, с веселым лаем мчится к маленьким зрителям, приглашает побегать вместе с ним по извилистым тропкам меж стволами. Все мирно, ласково, безмятежно в этот благословенный час вечера.

В Крестовоздвиженской церкви Нижней Лавры идет всенощная. Служба уставная, долгая. Неярко горят лампады, мерцают свечи, и этот приглушенный свет, черные одеяния иноков, темные лики икон сообщают богослужению особую строгость, в которой ничем не колеблемое внимание пристально сосредоточивается на каждом слове, на каждом возгласе, на каждом движении священнослужителей. Два хора, как бы перекликаясь, поют с удивительной чистотой, и мелодии песнопений просты, глубоки и проникновенны. «Блажен муж», — звучит под сводами храма, и с волнением слушаешь звуки древнего Киевского роспева, и словно безмерной становится память твоя, — окрыленная душа твоя, живая свидетельница,

уходит вглубь веков, и ты уже будто слышал в дали давно прошедшего это «Аллилуйя», — хвалите Господа, хвалите Бога истинного! — этот троекратно повторяемый последний слог — возглас: «Аллилуйя а-а-а!» звучащий властно, призывно, почти повелительно.

...«Встань, благородный муж, из своего гроба! Встань, отряси свой сон, потому что ты не умер, а только спишь до общего всех пробуждения!

Встань, ведь ты не умер, потому что ты и не мог умереть, веруя во Христа, всего мира Жизни. Отряси сон, возведи очи, чтобы видеть, какой чести Господь сподобил тебя на небе и какую славу по тебе создал среди сынов твоих.

Встань, взгляни на дитя твое Георгия, взгляни на свой собственный отпрыск, взгляни на своего милого, на того, кого Господь создал из твоей плоти и крови, взгляни на украшающего престол твоей земли и возрадуйся и возвеселись. Посмотри также и на... внуков твоих и правнуков, как они живут, как хранит их Господь, как хорошо исповедуют веру, тобой завещанную, как часто они посещают святые церкви, как славят Христа и поклоняются Его имени.

Взгляни, наконец, и на город, величеством сияющий, на церкви цветущие, на христианство растущее, взгляни на город, святыми иконами освещаемый, блистающий, овеваемый благоуханным темьяном, хвалами и божественным пением оглашаемый.

И видя все это, возрадуйся и возвеселися и похвали Благого Бога, всего этого Создателя» [3].

Это — из «Слова» митрополита Киевского Илариона.

...Скрипят под ногами богомольцев деревянные полы и ступени длиннейшей галлереи, восходящей на вершину холма и так же мягко опускающейся с его склоном. Люди движутся неторопливо, в полном молчании. Некоторые по дороге многократно опускаются на колени, чтобы оставить позади все помыслы земные, чтобы в полной непосредственности предстать пред святынею. От церкви свв. Иоакима и Анны идет спуск уже под землю, в пещеры Дальние. Темнота совершенная, черная, бездонная, — цепочка тоненьких мерцающих свечей не затрагивает ни стен, ни сводов пещерных. Подобна темноте и тишина, — ни звука нет в этом мраке, безмолвны шаги на песке. И вместе со все усиливающейся молитвенной взволнованностью вдруг охватит тебя неопреодолимое чувство, родственное устрашенности, и в трепете перед священной таинственностью места поднимется в тебе горькое сознание своей греховности, несовершенства и дерзновенной поспешности, — как смел ты вот так, неподготовленным, прямо из того внешнего, вещного, суетного, грубого мира войти в это святилище! И уже полностью, беззаветно предашь себя воле Господней...

Катакомбные церковки во имя Благовещения Божией Матери, в память преподобного Феодосия и в честь Рождества Христова. Как малы они, как напоминают о том бедном, тесном, скудном месте, где стояли простенькие деревянные ясли, к которым привела волхвов звезда Вифлеемская, откуда воссиял над миром свет немеркнущий!.. Маленькая келья преподобного Феодосия. Здесь под спудом почивают святые мощи его. И дальше преклонишь колени в том же молитвенном восторге перед прошлым, озаренным этим немеркнущим светом, у открытого гроба, который хранит нетленные останки смиренного иерея Берестовского, митрополита Киевского, создавшего свое бессмертное «Слово» за полтора века до «Слова о полку Игореве».

Покоятся в Дальних пещерах нетленные мощи 46 преподобных и среди них, — кн. Евфросинии, игумении Полоцкой, Феофила, епископа Новгородского, томившегося в заключении в московском Чудовом монастыре, отпущенного Иваном Грозным на богомолье в Киев и скончавшегося в ладье на Днепре, в виду Лавры; кн. Феодора Острожского, ревностного рачителя о вере; Агафона чудотворца, о котором надпись на древнем его гробе гласит: «Яко пророк, будущая возвещая; яко врач, возложением рук своих немощныя исцеляя; яко свят, в небе со святыми во славе, телом же в нетлении с преподобными зде в пещере пребывая». Под сенью Дальних пещер хранится и часть мощей безвестного св. младенца, убиенного Иродом за Христа, которую принес в дар Лавре патриарх Иерусалимский Феофан при утверждении им русской церковной иерархии в 1620 году.

Взволнованный великим волнением, не в состоянии будет богомолец непосредственно за Дальними пещерами вступить в пещеры Ближние. И, дождавшись спокойствия и возвращения крепости, вступив под своды, веками омоленные, вновь и вновь убедится он в бессилии человеческого времени перед тем, что совершается по воле Божией. Склонив голову, задумается он у мощей преподобного Иеремии прозорливого, о котором Нестор говорит: «Брат, именем Еремия... Сему бе дар дарован от Бога: проведаше предибудущая... аще что речаше, ли добро, ли зло, сбудяшется старче слово», а также и то, что «помняще крещение земле Руськыя». Та же условность времени предстанет перед ним и у мощей самого Нестора, великого отца великой нашей истории, о начале иночества своего поведавшего так: «Феодосьеви же живущю в манастыри и правящю добродетельное житье и чернечьское правило и приемлющю всякого приходящего к нему; к нему же и аз придох худый и недостойный раб, и прият мя, лет ми сущю семнадесяти от рожденья моего». Произошло это в 1073 году. А поблизости покоятся мощи и еще одного из первых постриженников Лавры, — преподобного Агапита, «лечьца безмездного», пришедшего в пещеры еще при основателе скита, преподобном Антонии. Прикладываясь к святым мощам, капая воском свечи на стекло, за которым открыто лежит длань или стопа уже ссохшиеся и потемневшие на протяжении долгих веков, задержит он шаги свои перед гробницами и священномученика Кукши, и преподобного Нифонта, епископа Новгородского, и изографа Алипия, писавшего безвозмездно иконы для церквей и монастырей и платившего за краски работой, о котором легенда повествует, что однажды он заболел и был очень озабочен тем, что вовремя не сдаст заказ, сделанный ему одним знатным горожанином, а ночью у постели обессилевшего больного ангел дописал незаконченную икону, — так, с иконой на груди и ликом крылатого ангела над головою и изобразил преподобного Алипия великий художник нашей эпохи Васнецов во Владимирском соборе Киева... Умиление охватит богомольца перед смиренной кротостью преподобного Николы Святоши, князя Черниговского Святослава, в иночестве Николая, — перед доской, где изображены его послушания: водоносец, дроворуб, прислужник в поварне и у одра болящих, огородник, привратник. Епископ Симон оставил нам изумительное по выразительности житие кротчайшего княза-инока. Покоятся здесь в нетлении и мощи самого Симона, епископа Суздальского и Владимирского, одного из авторов Печерского Патерика, а письма епископа Симона к иноку Поликарпу, «брату и сыну», — один из совершеннейших и драгоценнейших образцов нашей духовной литературы. Содрогнется сердце паломника, когда узнает он о высоте молитвенного подвига печерских затворников, о том, как на камне малого отверстия в стене кельи однажды в сутки послушник оставлял просфору, и если в течение трех дней единственная пища эта оставалась нетронутой, то игумен и братия совершали отпевание и замуровывали отверстие. Потрясенный, будет он читать повесть о самом себе одного из затворников Лавры, — преподобного Иоанна Многострадального: «Умыслих наг жити, бръня же тяжки на тело свое възложити... ископав убо яму до раму досяжющю. Приспевшим же днем святаго поста, влез в яму, своима рукама осыпав ся перстью, яко только имети руце свободне и главу, и тако угнетаемь зле, пребых весь пост, не могый двигнути ни единым съставым. То и ту стремление прети не преста. Нозе же мои, еще в ями, из-дну възъгорешася, яко и жилом скорчитися и костем троскотати, уже и пламени досяжющи утроби моея и удове мои изгореша. Аз же забых болезнь лютую и порадовахся душею, яко та ми чиста, и се изволих изгорети Бога ради во огни том зело...» [4].

Но, покидая благодатный бессмертный Некрополь, почувствует богомолец великую радость, что овеян он неощутимым дыханием тех, кто за веру и отчизну шел на смерть, на гонения и муки, на очистительный искус. Радость, что сподобился он войти в сонм прославленных молитвенников и заступников за него, за род его, за весь неисчислимый род русских православных людей.

Н. Яковлев

[1] С. В. А. «Сила и значение Киево-Печерской Лавры в борьбе с униею в истории югозападного края России». Киев. 1893.

[2] Пам. из. Киев. Ком., 1846 г., т. II, стр. 44 — 45.

[3] Перевод на современный язык акад. Б. Д. Грекова.

[4] Арсеньевская летопись под 1401 г.