I
Когда Творец пожелал призвать из небытия к бытию первого человека, благодатный свет Эдема озарял всю землю. Сам Бог в славе Своей приходил в сад Эдемский беседовать с человеком. А Бог есть Свет (I Иоан. 1, 5). И слава Божия, — как огонь, почему и является только в облаке для немощных глаз человека. В саду Эдемском или в Царстве Божием было только добро, и одно райское блаженство испытывал живший в нем первый человек.
Но вот гаснут райские светы. В мир входит зло. Мир погружается во тьму. Все плотнее она окутывает землю темным покровом своим, как бы скрывая скверну зла, вдруг поразившего жизнь. И стоим мы перед великой трагической загадкой: откуда же зло явилось, как оно произошло?
Возникновение зла невозможно понять, если считать человека порождением одних лишь природных процессов. С природой он связан со всех сторон и во всем. Это бесспорно. Но как бы ни была велика зависимость его от природной среды, он должен быть выше ее.
Вникая в суть всех существующих учений о человеке, можно видеть, что если эти учения не ставят человека между Богом и природой, то ставят его между культурой и природой, т. е. все же качественно выделяют его из природы.
Совершенно бесспорно, что человек есть существо разумное, развивающееся и социальное, что особенно характерно для него. В то же самое время это — существо, страдающее от тяжелых конфликтов сознания с инстинктами. Но во всех антропологических построениях человек неизбежно признается возвышающимся над природой, как и в религиозном учении о человеке, которое уже решительно ставит его выше природы, между Богом и природой.
И это объясняет происхождение зла. Космическая катастрофа становится объяснимой, когда мы поймем человека, как совершенно новую стадию миротворения, потому что человек — это не только дитя природы, но и дитя Божие. А это значит: дитя, входящее в порядок сверхприродной свободы, которую получил от Бога, как Образ Божий, той свободы, в которой пребывал в Боге и отпал от Бога, свободно отвергнув первозданную гармонию и целостность жизни в одном добре. Именно таким представляется религиозному сознанию момент катастрофического отпадения от Добра или конец богообщения, когда вдруг померк свет Рая, когда вошло в мир зло, как грех.
И печальный опыт свидетельствует о силе зла, распространившегося по всей земле. Оно наполнило жизнь неисчислимыми конфликтами, внесло в нее вражду, злобу, все расстроило и все разделило. Это оно рассекло надвое существо человека, привело к утрате первозданной ее целостности, ее целомудрия. Жгучими словами говорит об этом великий сердеведец: «Не еже бо хощу доброе творю; но еже не хощу злое, сие содеваю» (Рим. 7,19).
Однако, опыт, выраженный этими словами Апостола, свидетельствует не об одной только силе зла. Тьма, объявшая падшего человека, не была непроглядной тьмой. Среди тьмы не переставала излучать в природу свет, пусть самый слабый, одна светящаяся точка. Этой точкой было не затемнившееся до конца хотение добра, притом Добра Вечного и Безусловного. Поэтому зло, во всех его эмпирических проявлениях, человек переживал всегда очень остро. Подавленный злом, он никогда не переставал им терзаться.
Религиозное сознание придает исключительное значение никогда не умиравшему в нас «естественному» исканию добра, тоске и муке по нем. Тоскуя, человек устремляется душою в высь и мучится оттого, что эта высь потеряна, что он ниспал с нее. Вот почему еще в Ветхом Завете в святых снах является человеку отверстое небо и лествица, по которой ангелы нисходят и восходят (Быт. 28, 12), сближая горний мир с дольним, алчущим этой близости.
Но тогда близость была внешней, через алкание сердец, через глаголание уст, и такой оставалась до той поры, пока безмерной Божественной любовью совершилось сокровеннейшее таинство сближения, даже до соединения Творца с творением, Бога с человеком, пока Бог не стал человеком, соединив Свое Божество с нашим человечеством связью столько же непостижимой, сколько и нерасторжимой в святом Своем Воплощении, в пресвятом Своем Рождестве.
«Бог любы есть» (Иоан. 3,16). Поэтому рождается Пресущественный, яко младенец. Поэтому в вольном самоистощании приемлется Богом зрак раба (Филип. 2,7). Поэтому Бог вочеловечивается, возвращая нашу природу к утраченному богообщению и призывая отвечать на Свою любовь к человеку и миру — «тако возлюбил Бог мир, яко и Сына Своего Единородного дал есть» (Иоан. 3,16) — не страхом одним, не трепетом перед величием совершившегося, но радостью любви. И в том, что Слово стало плотью (Иоан. 1,14), содержится действительно высочайшая радость нашей веры.
Созерцая явление Бога во плоти, верующее сердце и верующии ум наш всё же объемлется благоговейным трепетом, хотя и сказано «не бойтесь» (Лк. 2,10). Совершившееся богоявление все исполнено величайшей тайны (I Тим. 3,16). Как же вместить ее смысл, когда мы знаем о несоизмеримости Творца, пребывающего в ослепительном царстве велелепной славы (2 Петр. 1,17; 1 Петр. 5,10; Римл. 15,17), с так далеко отстоящим от этой славы творением?
Опасно богословствование, которое отрывается от библейской почвы, делая человеческий ум мерой вещей божественных. Но учение Церкви, содержащееся в предании, догматическое ее самосознание, богодухновенны, потому что принадлежат благодатной полноте жизни церковной.
И вот, — свидетельства Церкви о Воплощении Бога-Слова совершенно определенны. Святоотеческая традиция здесь непоколебимо едина. Никакие различия школ, начиная с Александрийской и Антиохийской, не нарушили общего согласия «во всеобъятном и всестороннем» раскрытии всего спасительного смысла дела Господня, начавшегося с Воплощения, в раскрытии, данном еще самим Апостолом Павлом в знаменитом христологическом отрывке из послания к Филиппийцам (Филип. 2, 5 — 11). Вочеловечивается Бог Рождающийся в Вифлееме Иисус Христос, Бог-Слово становится Богочеловеком, Сын Божий сыном человеческим бывает.
И никто под зраком раба не узнает Господа сил, потому что в Воплощении произошло уничижение Слова (Филип. 2, 7). Это значит, что перед нами теперь не новое бытие, но новый способ богоявления. Будучи соприсущей Единородному от Отца, Слава Божия теперь уже не всегда будет обнаруживаться; она будет проявляться время от времени в чрезвычайных знамениях и в таких событиях, как например, Преображение (Лк. 9, 22; 2 Петр. 1,17).
Конечно, уничижение имеет свои цели и соответствует спасительным для нас намерениям Божиим (Евр. 2,9 и далее). Уничижение славы оказывается богоустановленным путем к Славе (Евр. 2, 9 — 10): «всяк смиряйся вознесется» (Лк. 14, 11; 18, 14), и в славе Спасителя, увенчавшей Его земной подвиг, будет участвовать уже все человечество, потому что в Воплощении Его человечество воспринято Им, как Свое, в ипостасное с Ним единство и уже отныне нераздельно и неразлучно соприсуще Ему во всем Его блистательном прославлении: в Воскресении, Вознесении, даже в седении одесную Отца. Это означает полное и окончательное преодоление разделения земного и небесного.
«Сын Божий стал сыном человеческим, чтобы и человек стал сыном Божиим», говорит св. Ириней. Человеческой природе возвращено благословение Божие, отнятое силой греха. Она обновлена вочеловечением Бога-Слова. Она воссоздается восприятием Божественной жизни и тем спасается. В святом Воплощении, в пресвятом Рождестве Господа нашего Иисуса Христа начинается наше спасение, как искупление, начинается освобождете человеческого естества от скверны зла, преображение этого естества до обожения сверхъизбыточным излиянием Божественной благодати. В этом сокровенный смысл великой благочестия тайны, содержащейся в Откровении о Рождестве Христовом.
Это Откровение не позволяет видеть в человеке только существо, упавшее с высоты или совсем утратившее в грехопадении первозданную свою богоподобность, сообразность свою с Богом. В нашем представлении о человеке идея греха не может подавлять идею Образа и Подобия Божия, дарованных человеку при сотворении (Быт. 1,27). В человеке есть глубина, которая никогда не была заполнена до конца грехом, та глубина, где человек соприкасается с Богом. У человека есть совесть. В ней с особой силой обнаруживает себя присущий человеку Образ Божий. Многие считают совесть как бы воспоминанием о высоте, с которой человек ниспал. Он помнит совестью «другую жизнь и берег дальний...»
Безусловно, совесть в человеке есть высшее духовное начало, сохранившее связь с Божественным миром и в грехопадении, потому что она неотразимо влечет человека к добру. И как память, как отсвет высшей жизни, которой он жил, совесть, этот Образ Божий в человеке, есть неуничтожимое злом радикальное добро в человеке.
Но это добро в нас больше, шире и глубже совести; оно проявляется во всем извечном томлении человека о Бесконечном, в неутомимом искании Бога. Эти влечения человека не могут быть поняты иначе, как выражение его сверхприродного начала, как неотъемлемо присущий человеку Образ Божий. Об этом и говорит Божественное Откровение о Рождестве Христовом. Оно свидетельствует о том, что в Воплощении природа человека воспринята в ее первозданной чистоте, т. е. в том, что составляет в человеке Образ Божий. В Воплощении вземлется естество, «кроме греха».
Хотя человеческое естество соединяется с Богом и освящается этим в лице одного Господа Иисуса Христа, Бого-человека, но это освящение распространяется на всех людей, потому что Образ Божий в человеке присущ ему отнюдь не в отдельности его от человеческого рода. Об этом с особой выразительностью и силой учит св. Григорий Нисский: «...не в части естества образ и не в ком-либо одном из усматриваемых таким же благодать, но на всех равно простирается таковая сила, а признаком всему то, что всем равно дарован ум, все имеют способность размышлять, наперед обдумывать и все прочее, чем изображается Божие естество в созданном по Образу Его» [1]
И так мы приходим к принятым Святою Церковью догматическим обобщениям. Вот они: Господь Иисус Христос, в домирном Своем бытии Бог-Слово, имея все преимущества богоравного достоинства, как бы отказывается на время от присущей Ему Божественной Славы, уничижаясь в вочеловечении, спасения нашего ради, в Рождестве Своем; в вочеловечении совершается соединение Божественной природы с природой человека, не утратившей до конца первозданной сообразности Богу, и этим соединением она не только возвращается к богообщению, бывшему до грехопадения, но приемлется в ипостасиое единство с Богом-Словом; так что вследствие вочеловечения Бога-Слова в лице Иисуса Христа природа человека получает новую, благодатную силу и каждый из людей теперь может спастись от силы зла и преодолеть страшную в себе раздвоенность.
Но может остаться и во зле: благодать не насилует свободы. Она способна освятить каждого из нас и вознести к Славе Божией. В этом полнота Откровения о Рождающемся в храмине (Мф. 2,11) Боге, пришедшем к людям, и о человеке, идущем к Богу. В этом смысл величайшего таинства, которое содержит в себе неистощимый источник самой высокой, самой чистой радости христианской веры.
III
Рождающийся в Вифлееме Младенец в одном Лице соединяет две природы: Бога и человека. Это определяет христианство, как религию Богочеловечества, и Церковь, основанную Богочеловеком Господом Иисусом Христом, как Богочеловеческий организм.
В Церкви действует Божественная благодать и человеческая свобода. Церковь существует в исторических условиях, хотя и как духовное Тело Христово. Это и ставит перед церковным сознанием проблему взаимоотношений Церкви и мира, религии и жизни.
Решение этого вопроса определяется учением о Бого-человеке, о человеке и об Образе Божием в человеке. Православие твердо верует в Богоподобие человека при всей несоизмеримости Творца и творения. На высочайших вершинах православно-христианского сознания открывается, что человек, даже в падении своем, не утратил в себе образа Божия. Православное учение о Рождестве Богочеловека возвышает человека, утверждает его высокое достоинство, возносит на необыкновенную высоту, велит его любить и уважать.
На Западе католическое и протестантское учения о человеке принципиально иные. Они принижают человека. И это начинается там с блаженного Августина, который рассматривал различия между Творцом и творением по признаку неизменяемости (Творца) и изменяемости (творения), считая, что человек, как существо изменяющееся, может изменяться только к худшему, почему и произошло грехопадение. Но еще более унижает человека Фома Аквинат и вышедший из него томизм. Согласно с этим католическим учением, человек в сущности сотворен животным, т. е. существом только природным. То, что в нем добро зело, не присуще его природе: это чрезвычайный благодатный дар (donum superadditum), извне сообщенный, как бы приставленный к человеческой природе при сотворении и отнятый после грехопадения. Утратив его, человек остался самим собой, и если он оказался страстным, злым, порочным, то все это, по католическому учению, вполне соответствует природе человека [2].
В протестантском учении человек оказывается падшим существом, в котором грехопадение совершенно извратило и уничтожило первозданную природу. Разум помрачен, свобода отнята, жизнь поставлена в безусловную и исключительную зависимость от благодати. Это учение тоже унижает человека.
Вот почему господствующие формы религиозного сознания западного христианства всегда благоприятствовали разного рода насилиям и принуждениям в практических отношениях Церкви и мира, религии и жизни. Злого человека по природе своей и невозможно привлечь в Царство Божие или обратить к добру, иначе, как силой, как принуждением. Этим игнорируется, что Бог ждет свободного ответа от человека на Свой призыв, ждет ответной любви на Свою любовь. Не с этим ли связана трагедия и позор инквизиции, всяческих крестовых походов, и даже многих, столь недостойных христианства, форм так называемого миссионерства? Слишком часто отношение Церкви и мира оказывались исполненными гордости и горделивой властности. Верно то, что слишком часто христиане в отношении своем к нехристианам чувствовали себя как богатые буржуа, якобы владеющие большими имениями в духовной жизни, которые «возвышают» их над остальным миром. Как далеко отстоит все это от дивных знамений Вифлеемской пещеры! (Лк. 2, 12).
Всемогущий — в образе беззащитного Младенца в яслях холодного сарая. Творец мира — в лице Дитяти — в зимнюю стужу без крова над Собой, в крайнем уничижении. Вот оно — самосвидетельство Высшего и безусловного Добра, пришедшего «победить мир» Самим Собой, а не силами этого мира. Не в напыщенности и не в горделивом надмении, а в глубочайшем смирении, и нищете, и сокровенности рождается Великое.
Об этом так важно напомнить христианам в наши дни, когда христианский мир наполняется зловещей суетой вооружений и перевооружений, когда в нем иссякает стремление самоотверженно служить благу ближних по примеру Родшегося в Вифлееме Господа. Не забывает ли христианство, что именно в этом примере содержится залог должного, нормального церковного развития?
А вот другое знамение. Из людей при святейшем сокровеннейшем таинстве Рождества Христова присутствуют только двое: Сама Таинница Пренепорочная Мать-Дева и праведный старец Обручник, олицетворяя в этом предстательстве весь человеческий род. Это знамение свидетельствует о той же, спасительной для всех людей, силе Вочеловечения: о существенном единстве естества человека и всего человеческого рода. Потому-то Пресвятая Дева Мария, Святая Святых человеческого рода, и могла, в Своей чистоте и праведности, предстательствовать за чистоту, за праведность, за все то добро, которое присуще естеству человека, т. е. всему человеческому роду, а Иосиф Обручник — за всю ту верность этому добру, которое сохранялось в благочестии Ветхого Завета.
Пусть же приблизится к Вифлеемской пещере и ко всем ее священным знамениям весь христианский мир, идя к ней не по земным дорогам, а по свету звезды, велением Божиим ставшей вверху, идеже бе Отроча. Дабы все могли приобщиться великой радости Рождества Христова и вместе с ангелами в небесах воспевать и возносить славу в вышних Богу из глубины сердец, исполненных истинным о Господе Иисусе благоволением.
Прот. В. Шпиллер
[1] Св. Григорий Нисский, Об устроении человека, гл. 16. Русский перевод, академ. изд. М., 1861, стр. 144, ср. с гл. 18 Подвижнических уставов св. Василия Великого.
[2] Лучшим изложением католической антропологии в современной литературе считается работа Bainval «Natir et surnaturel».