У СТЕН ПЕРВОЗДАННОЙ РУСИ

Дорога из Москвы во Владимир — одна из живописнейших дорог Российской Федерации. Без малого двести километров, сверкая асфальтом, стрелою мчится она вперед, прорезает сосновые боры, напоенные горячим хвойным воздухом, и березовые и дубовые леса с их соловьиными трелями и земляничным, малиновым, грибным изобильем, вырывается на просторы, пересекает мостами реки, взбегает на вершины пологих холмов и несется вниз, к манящим далью ступенчатым подъемам, и вновь взлетает па вершины, навстречу самой же себе, низвергающейся каскадами от вставшего стеной далеко впереди горизонта, и широко с высоты открывая очарованному взору путешественника неповторимый, элегически мягким и в кажущейся скромности своей неисчислимо богатый красками, оттенками, переливами, благородный пейзаж срединной русской полосы.

Мерно рокочет в синем небе лета пассажирский самолет, вздымаются то тут, то там высокие трубы заводов и фабрик, встают геометрические фигуры электростанций, шагают к горизонту ажурные металлические башни, держа на широких плечах высоковольтные провода, мощный трактор ведет за собою совершенное сельскохозяйственное орудие, новые, еще невиданные и неведомые на заре столетия, зреют фрукты в садах, овощи в огородах, злаки в полях, — а все те же, что и тысячу лет назад, голубые лесистые холмы восхищают взор истового русского человека, те же названия городов, сел, былых посадов и урочищ волнуют его слух и сладчайшей музыкой звенят имена древних русских рек и озер: Лыбедь, Клязьма, Нерль, Киржач, Рпень, Судогда, Колпь, Уводь, Яда, Береза, Светец... И тот же древний русский узор, гармонически вобрав в себя символику нашего времени, вьется по оконным наличникам, крылечкам, застрехам и конькам новых просторных крестьянских домов. И кажется, что это все те же умелые и вдохновенные руки вырезывали вот этих мифических зверей и рыб, райских птиц и цветы, вводя в их строй пятиконечную звезду и мирные серп и молот, — руки тех же «древоделов» и «каменосечцев», которые в одиночку с тончайшим мастерством украшали свои жилища и предметы бытового обихода, а сошедшись «миром», создавали шедевры изобразительного искусства и непревосходимые образцы зодчества — русские православные храмы, в которых порыв человека ввысь, к свету, правде, добру, любви выражен непосредственнее, ярче, чище, возвышеннее, чем в тяжелых, сумрачных, властных и как бы угрожающих громадах каменных соборов Запада.

... Высокий золотой шпиль, увенчанный крестом, — как крепкая мачта. Ослепительно белые стены собора — как напрягшиеся паруса. Со всех концов широчайшей поймы за Клязьмой, от окаймляющих ее гребней леса, от дальних голубых холмов — отовсюду виден этот, величаво и гордо плывущий навстречу векам и славной истории Российской, белопарусный корабль, знамя которого — крест. И в час утренней зари, когда пылает малиновым огнем восток и розовеют стены собора, сияют в первом солнце резные сквозные кресты над его куполами и уходит в небо игла шпиля, — сердце истового русского человека не может не затрепетать от радости, гордости и восхищенного и благодарного умиления при виде этого совершеннейшего создания вдохновенных родных рук — рук его далеких предков. Центральный золотой купол собора еще далек от обычной «луковичной» формы, — он полусферичен, шлемообразен. Как шелом древнего русского витязя-богатыря возвышается он над стройной, воздушно-легкой массой собора, — шелом богатыря, для которого честь, мощь и слава Родины и чистота веры были неизмеримо дороже собственной крови и жизни.

«В лето 6498-е пойде Володимер в землю Словенскую и страну Залесскую, в Суздальстей области и в Ростовстей, и постави тамо над рекою Клязьмою град, и нарече его первым своим именем Владимир, и созда церковь Пресвятыя Богородицы соборную; повеле же людей крестити повсюду и церкви ставити, даде же им первого епископа Феодора». Почти тот же текст повторяют Четьи-Минеи в «Житии Великого Князя Владимира»: «Поемши Владимир от Цареградского Патриарха к нему епископы пойде с ними в землю Словенскую, в страну Залесскую, в область Ростовскую и Суждальскую, и постави над рекою Клязьмою град, и нарече той первым своим именем Владимир, и созда в нем церковь Пресвятыя Богородицы, и повеле крестить людей всюду, и церкви созидати, и даде им епископа». А «Русская Летопись», напечатанная по Никонову списку, отмечает под 992 г. от Рождества Христова: «И заложи тамо град во свое имя Володимер на реце Клязьме, и Церковь в нем постави древяну Пречистыя Богородицы...» В «Степенной Книге» Московского митрополита Киприана (XIV в.) находим, что церковь эта была поставлена «во имя Пресвятыя Богородицы честнаго ее Успения». О том, что первоначальная постройка Успенского собора во Владимире относится к концу X века, говорят и летописцы XII — XIII вв. — епископ Переяславский Сильвестр и епископ Суздальский и Владимирский Симон, один из авторов «Киево-Печерского Патерика». Предание гласит, что первоначальный деревянный храм Успения Божией Матери простоял 165 лет и был уничтожен пожаром. Белокаменная церковь на его месте возведена была великим князем Андреем Боголюбоким в 1157 году. Лаврентьевская летопись под 1158 г. сообщает об этом событии так: «Заложи Андрей князь в Володимери церковь камену св. Богородицю месяца априля в 8 в день св. апостола Родиона во вторник и да ей много именья и слободы купленыя и з даньми и села лепшая и десятины в стадех своих и торг десятый, и город заложи болий». Однако то, изумительное по совершенству и пышности своих форм, здание собора, которое открывается взору нашего современника, возникло несколько позднее — в 1185 — 1189 гг., после опустошительного пожара, уничтожившего значительную часть города и сильно повредившего храм. В эти годы великий князь Всеволод III, строитель многих замечательных памятников церковного зодчества тогдашней Руси, не только реставрировал, но и весьма расширил собор. Пробив арками стены храма, он с северной, западной и южной сторон обстроил эту величественную колоннаду новыми стенами и тем как бы ввел первоначальное здание собора в футляр. По углам здания он возвел четыре новых купола, меньших размеров, чем основной, и расположенных несколько ниже его.

На северной стороне первоначального здания до наших дней сохранились фрагменты фресок с изображением двух пророков и двух павлинов в орнаменте. Время написания фресок — 1161 год. Это — остатки колончатого фриза, некогда опоясывавшего фасады собора. Тимпаны закомар и пролеты между окнами украшала тогда каменная резьба. Помимо резьбы и художественной росписи наружных стен, колонки порталов и

оконные простенки барабана были окованы золоченой медью. И можно себе представить, как великолепен, пышен, праздничен и в первоначальном своем виде был этот шедевр, о котором современники говорили Андрею, что он создал «чюдо невиданное» и «новый храм Соломона»!...

Далекий от нас, отделенный почти тысячелетием от времени нашего, внук Владимира Мономаха великий князь Андрей Боголюбский по справедливости должен быть поставлен в один ряд с такими созидателями Российского государства, как Димитрий Донской, Александр Невский, Иван Грозный, Петр Великий, — вполне он в рост им. Его деяния, — это важнейшая из первых вех на долгом и славном историческом пути нашего Отечества. Ее не повалили века, она видна, она указывает и нам, современникам и участникам путь еще небывалого расцвета нашей Родины.

Связь с Византией, давшей языческой Руси христианство и, несомненно, поднявшей ее общую культуру, имела и свои отрицательные стороны. С принятием христианства Русь становится митрополией Константинопольского патриарха, а вместе с тем подпадает и под известное давление империи, так как церковная и светская власть в Византии нераздельны, — император стоит и во главе Церкви. Политическое влияние Византии на Русь усиливается. Сами великие князья Киевские связываются узами родства с Византией, — начиная с Владимира Святого, женатого на сестре византийского императора Василия II Анне. Великий князь Всеволод женится на дочери византийского императора из рода Мономахов.

Сколь велика была гордыня тогдашней могущественной, властной и ревнивой Византии, можно видеть из того, что сватовство представителя не-православной династии к «багрянородной» считалось «неслыханной дерзостью». Константин Багрянородный в слове к своему сыну говорит: «Если какой-либо народ из этих неверных и презренных северных жителей и попросит породниться с царем Ромеев или взять в невесты его дочь или дать свою дочь в жены царю или царскому сыну, то такую нелепую их просьбу следует отклонить». Члены императорской семьи изображались с нимбами вокруг голов, как если бы уже от рождения причислялись они к лику святых. Константинопольская патриархия всемерно боролась с желанием и настоянием русских людей иметь русских же епископов. Она долго и упорно отказывалась признать канонизацию первых русских святых — князей Бориса и Глеба, за ними — Феодосия Печерского, а позже — Владимира Равноапостольного, на которого составила оскорбительный пасквиль.

Но с усилением гнета византийцев все больший нарастает протест против него со стороны как униженного в своем достоинстве русского духовенства, так и просвещенных представителей тогдашнего общества и «низовых людей». Киево-Печерский монастырь становится центром сопротивления высокомерным и алчным иноземцам. Этот неутомимо-деятельный и плодотворный рассадник духовного просвещения подготавливает священнослужителей и ставит во епископы коренных русских людей, в его стенах Нестор, «великий Нестор», как называли его потом на протяжении веков продолжатели его бессмертного дела, пишет жития Бориса и Глеба и Феодосия и свою поразительную Летопись. Первый русский митрополит, Иларион, человек исключительной учености, патриот, блестящий писатель и проповедник, выражая чувства национального достоинства русских людей, пишет в своем «Похвальном Слове» оскорбленному греками св. князю Владимиру, «великому кагану нашея земли, внуку старого Игоря, сыну же славного Святослава», что он «не в худе бо и не в неведоме земли владычествоваша, но в Русской, яже ведома и слышима есть всеми концы земля...»

Огромная по территории, многоплеменная по составу Киевская Русь, пережив сложную, богатую и славную историю, с усилением отдельных, входящих в нее княжеств, с возникновением и углублением противоречий между великим князем и князьями-данниками, наконец, с утратой крупнейшего источника ее благосостояния — торгового, пути «из варяг в греки», постепенно приходит в упадок, и уже больших усилий и крупных компромиссов стоит Владимиру Мономаху и его сыновьям — Мстиславу, а потом Юрию Долгорукому — поддерживать ее выветривающийся фундамент. Державный инстинкт ведет русского человека на иные пути — на пути собирания крепкого, самобытного, национально-независимого, монолитного государства.

Князь Андрей получает в удел от своего отца, Юрия Долгорукого, город Вышгород, подгородную резиденцию Киевских великих князей, где среди жителей силен дух противодействия византийцам и, как вызов им, возвышается церковь в память свв. Бориса и Глеба. В 1155 году князь Андрей тайком от отца покидает свой удел и переезжает во Владимиро Суздальскую землю. Когда через два года Юрий Долгорукий умирает, князь Андрей, прямой его наследник, не возвращается в Киев, а переносит великокняжеский престол во Владимир. Здесь дальновидный, мужественный и упорный в достижении поставленных им целей Андрей Боголюбский несколько лет внимательно разбирается в обстановке и взаимоотношениях между консервативным, грекофильски настроенным боярством и торговым и ремесленным людом и накапливает силы для грядущей борьбы за освобождение земли русской от чужестранного гнета. На пятом году своего княжения Андрей отваживается нанести главный, сокрушительный удар по тем силам, которые стоят на его пути. Об этом событии Ипатьевская летопись (под 1162 годом) повествует так:

«Выгна Андрей епископа Леона ис Суждаля и братью свою попна, Мьстислава и Василка, и дза Ростиславича сыновца своя, мужи отца своего переднии, се же сотвори хотя самовластець быти всей Суждальской земли».

Увы, ограниченный нешироким крутом понятий и интересов своего времени, летописец не мог подняться на должную высоту, не был в состоянии оценить это событие во всей его глубине, во всех последствиях, во всем огромном историческом его значении. Нет, не удовлетворения своему тщеславию искал Андрей Боголюбский, не «самовластьцем», не «единодержавием» хотел быть он!

Отец Андрея Юрий Долгорукий вторым браком женат был на византийской принцессе Ольге, из императорского рода Комнинов. Своим старшим сыновьям — Андрею и его братьям — Юрий дал в удел области киевского юга. Сыновей же от Ольги поставил на севере — Мстислава в Новгороде, Василька, Михалка и младшего, Всеволода, — в Ростове и Суздале. Этот политический шаг был совершен Юрием в угоду ростово-суздальскому боярству, приверженцам Византии. Древняя Ростово-Суздальская земля должна была стать простой вотчиной Юрьевичей — полувизантийцев.

Из приведенного выше не явствует ли со всей очевидностью, что в изгнании Андреем епископа-грека (Леона) и своих сородичей, поборников византийского владычества (а с ними вместе и своей мачехи-гречанки) надо видеть нечто значительно большее, чем просто первый шаг Андрея к «самовластью»? Так и смотрит на этот акт современный историк, определяя его как «начало борьбы Андрея с византийской имперской опекой, борьбы за национальную идею, и первые моменты утверждения национальных основ русской государственности» [1].

Исполнено славы и мудрости долголетнее княжение Андрея Боголюбского, погибшего в борьбе с косностью, злобой и алчностью бояр, но успевшего заложить прочные основы новой, самобытной России. В истории нашего государства этот период нужно считать как бы перевалом из Киевской, византийствующей, Руси в новую, монолитную и мощную — Московскую.

Достигший высокого расцвета, Владимир продолжает оставаться столицей Государства и при великом князе Всеволоде III Юрьевиче, прозванном «Большое Гнездо». И лишь нашествие Батыя наносит удар его великодержавию, а установление татаро-монгольского ига ослабляет его государственное значение.

...Стоя у стен Успенского собора во Владимире, высоко взнесенных над городом, не может русский человек без глубокого волнения внимать словам летописи, повествующей о том, что мирные русские люди даже не знали подлинно, кто же этот жестокий и кровожадный враг, обрушившийся на их святую землю: «Явишася языци их же никто же добре ясно не весть, кто суть и отколе изыдоша и что язык их и которого племени суть и зовуть я татары, а инии глаголють таумены» (Лаврентьевская летопись). Вот как повествует та же летопись (под 1238 г.) о величайшем бедствии, постигшем страну и ее столицу: «В субботу мясопустную почаша паряжати лесы и пороки [2] ставиша до вечера, а на ночь огородиша тыном около всего города Володимеря. В неделю мясопустную по заутрени приступ иша к городу месяца февраля в 7 и взяша город до обеда»... Произошла «ужасная кровопролитная сеча». Князя Георгия Всеволодовича не было в городе, — он собирал войска. Епископ Владимирский Митрофан, великокняжеское семейство и некоторые знатные горожане укрылись в стенах Успенского собора, на хорах, надеясь, что и самый озверелый враг не посягнет на святыню. Татары выбили двери собора, ворвались и начали грабить храм, забирать священные сосуды, сдирать драгоценные оклады с икон, а сами иконы осквернять. Заметив людей в храме, они подожгли хоры и все укрывшиеся задохнулись в дыму, сгорели в пламени. А вскоре, в бою с татарами у реки Сити, пал, обезглавленный, и великий князь Георгий.

Изумительны по красоте и скорбной выразительности слова из поучений Владимирского епископа Серапиона, современника и очевидца бедственных событий:

«Не пленена ли бысть земля наша, не взяти ли быша гради наши, не вскоре ли падоша отци и братья наши трупием на землю, не ведены ли быша жены и чада наша в плен... села наша лядиною поростоша и величество наше смирися, красота наша погибе».

Великим князьям Владимирским уже не до поддержания блеска, величия, пышности прежних. Их заботы — бережно сохранять и оберегать уцелевшее от разгрома, принимать меры к тому, чтобы не повторились ужасы набега, данью и видимой покорностью умягчать сердца завоевателей.

Тяжек гнет неволи. Однако в эти горьчайшие для Руси времена Владимир церковно не только не оскудевает, но продолжает возвышаться. Киевский митрополит Кирилл I, впервые посетивший Владимир в первой

половине XIII века, становится частым и любимым гостем города и народа. В 1274 году при митрополите Киевском Кирилле III и под его иредседательством во Владимире происходит собор. А в 1299 году митрополит всей. Руси Максим навсегда оставляет древнепрестольный Киев и переносит кафедру во Владимир.

Двадцать шесть лет Владимир остается церковным центром Руси, а его Успенский собор — основной святыней русских православных людей. Начало четырнадцатого века означается возвышением Московского княжества. В 1325 г. митрополит всея Руси Петр переезжает в Москву. А через три года история Русского государства открывает новую страницу: вестник грядущей великой всемирной его славы — князь Иоанн Данилович Калита утверждается на великокняжеском престоле в Москве. Звезда Владимира закатывается. Но великие князья, а потом и цари Московские хранят, благодарную память и окружают почетом предмосковную столицу: их восшествие на престол долгое время происходит в Успенском соборе Владимира. Сын Димитрия Донского, великий князь Московский Василий I отправляет во Владимир знаменитого живописца Андрея Рублева для украшения Успенского собора. Наконец, Успенский собор в Московском Кремле сооружается по типу Владимирского, — строители новой первоовятыни считают Успенский собор во Владимире самым совершенным, непревзойденным образцом церковного зодчества.

Вино испито. Но сосуд, хранивший его, свидетельствует, что вино это было драгоценным. Известный путешественник и ученый семнадцатого века Олеарий, посетивший Владимир, пишет о нем в 1647 году: «Развалины стен, башен и домов, видимые в разных местах, суть несомненные и достоверные признаки древности и величия сего города».

Современный нам Владимир — крупный промышленный центр и в то же время необыкновенно живописный, утопающий в вишневых садах, цветущий и многолюдный город, где, однако, на каждом шагу, бок о бок с творениями совершенной техники и передовой архитектуры, встают перед посетителем «признаки древности и величия». И как и восемь столетий назад, над городом, над полями и лесами, над широкой зеленой поймою

Клязьмы величаво плывет златомачтовый белопарусный корабль — собор Успения...

На протяжении длительного времени «просвещенный» Запад в истории средневекового искусства отводил «полудикой» России «белую страницу». Ныне преднамеренная ошибка эта исправлена и в грядущих веках время наше будет отмечено заслуженной славой. Советские ученые, как и все советские люди, отстаивающие честь и достоинство своей великой Родины и ее прошлого, вызвали из забвения непревзойденные образцы русского изобразительного искусства эпохи средневековья. Это — произведения Новгородской, Псковской, Северной, Московской, а позже Ярославской и Строгановской школ, и мастеров: Дионисия, Даниила Черного, Феодосия, Феофана Грека, Прокопия Чирина, Первуши, Семейки Бороздина, Никифора и Истомы Савиных, а позже — Спирилона Тимофеева и Симона Ушакова. И возвышаясь над этой плеядой замечательных творцов русского национального самобытнейшего искусства, стоит гениальный Андрей Рублев.

На Западе охрана старых памятников национальной культуры и уход за ними ведется любителями, энтузиастами-одиночками при жалкой и унизительной помощи «меценатов» и «общественной благотворительности». Власть имущие относятся к этим памятникам в лучшем случае как к средству для привлечения туристов, к известной статье дохода.

В нашей стране охрана памятников национального искусства есть прежде всего дело государственное. Результаты работ, проведенных за годы советской власти комитетами по охране памятников и многочисленными реставрационными центрами, поистине огромны. К восстановлению памятников в их первоначальном виде привлекаются специалисты — историки, искусствоведы, художники, зодчие, мастера-белокаменщики, резчики, позолотчики, кровельщики-верхолазы и др. В сложном процессе возвращения к жизни как бы уснувших произведений искусства участвуют химия, фотография, рентгенология, раскрытые родовые «секреты» потомственных владимирских иконописцев. В реставрационных мастерских работы ведутся с лабораторной точностью и скрупулезной настойчивостью. Иногда для того, чтобы раскрыть первоначальный драгоценный слой записи, нужно тончайшим ланцетом или химическим реактивом снять пять-шесть позднейших слоев. Квадратный сантиметр за сантиметром вдохновенные мастера раскрывают произведения гениальной кисти.

Успенский собор Владимира — единственное в мире собрание фресок Андрея Рублева.

...Все огромное пространство собора занято высокими, до куполов, лесами. В сумеречном воздухе пахнет деревом, смолой, красками, спиртом, глиной. То тут, то там на лесах видны фигуры работающих. Сухо, крепко ударит молоток по камню, сорвется где-то человеческий голос и, отдаваясь эхом, перекликаясь с самим собою, угаснет в высотах. Пышной золотой стеной вздымается изумительный иконостас, это чудо резного деревянного искусства, дар Екатерины II. Его нежные листья, стебли, гроздья так легки, что, кажется, сейчас зашевелятся, затрепещут под порывом ветра из отворенных дверей. Станковая живопись иконостаса снята и уже заканчивается реставрация последних икон, из которых наиболее ценные — Успения, св. Екатерины, св. Елизаветы, Иоанна Предтечи, Царя царей и редчайшие картуши с изображением библейских сцен. В последний раз все иконы были переписаны артелью палешан Сафонова в 1882 — 1891 гг. На некоторых из них обнаружено до трех слоев записей. Изначальный екатерининский слой сильно пострадал от времени и неумелых, небрежных, подчас варварских, реставраций. Сейчас это замечательное собрание восстанавливается в том виде, в каком оно вышло из-под кисти блестящих отечественных мастеров того времени — Строкина, Серегина, Матвеева и диаконов, имена которых утрачены.

Деревянная резьба иконостаса, исполненная с тончайшим мастерством, с удивительным изяществом, не только производит впечатление хрупкости, — легок и самый материал. Отделившуюся от основы сквозную капитель я легко удерживаю на весу мизинцем руки. Необъятный золотой разлив то тут, то там зияет выщербинами и пустотами. Перехватив мой встревоженный взгляд, известный ученый, руководитель работ, с улыбкой отзывается:

— Не беспокойтесь, наши мастера резьбы вполне достойны своих дедов, а материал все тот же — крепкая липа владимирских лесов. Иконостас будет восстановлен во всем своем первоначальном великолепии, так же, как еще века будут радовать и восхищать человеческое сердце фрески Андрея Рублева...

Реставрационные работы в Успенском соборе, производящиеся на средства Московской Патриархии, идут по четырем линиям: устранение старых дефектов в самих стенах собора; восстановление иконостаса; внутренняя роспись по первоначальным образцам и укрепление фресок Рублева.

Новая роспись стен ведется по слою извести, нанесенному в 1880 г. Снимаются все позднейшие наслоения, а там, где крепкий слой этот частично опал, он восстанавливается. Расчищенный слой укрепляется специальной казеиновой эмульсией. Положительное действие этой эмульсии в советской реставрационной практике испытано на целом ряде памятников разных эпох. Краски, применяющиеся при росписи, — «секрет» старинных мастеров: желточная темпера. Укрепление фресок Рублева указанной эмульсией производилось художниками Центральных проектно-реставрационных мастерских Академии архитектуры СССР и дало вполне эффективные результаты. Сейчас та часть собора, где находятся драгоценные фрески, зашита деревянными щитами в целях предохранения фресок от пыли и возможных загрязнений при общем капитальном ремонте собора.

Работа по укреплению стен монументальна. На протяжении веков здание, подвергавшееся влиянию времени и непогоды, не имело достаточно внимательного и умелого надзора. Так, высокая, от пола до сводов, трещина в северном пилястре жертвенника, украшенном рублевской фреской, была отмечена в документе, подписанном еще в 1725 году. Ныне пилястр будет укреплен внутри и вплотную притянут к стене металлическими «.хомутами», края которых загнутся на поверхности внешней стены собора. Реставрационная комиссия под председательством Забелина в конце прошлого столетия, несмотря на то, что работала почти десять лет, отнеслась к порученному ей делу без должной ответственности, многое упустила, ряд трещин заделала недостаточно, и к нашему времени все это обернулось последствиями губительными, в некоторых местах почти катастрофическими. Ныне заново переложен разрушенный северо-западный свод на высоте хоров собора под северо-западным малым барабаном, укрепляются обветшавшие своды северной галлереи, восстанавливаются обвалившиеся подпружные арки. В отличие от всех «подправок», «подкреплений», «подновлений» прошлого, носивших характер частичный, раздробленный, все теперешние работы ведутся со строгим учетом взаимозависимости частей здания и его убранства, все они идут в стремлении к единой цели — воссоздать драгоценнейший памятник русской духовной национальной культуры в том виде, в котором он находился в период своего расцвета.

...Темнота. Под сильным светом электрического фонаря на стенах и арках встает тихое волшебство красок. Это — бесценнейшее сокровище Успенского собора, фрески Андрея Рублева.

Язык человека лишь очень условно, с большей или меньшей степенью приближенности, может передать то, что открывается непосредственно его зрению, слуху, обонянию, и чем совершеннее творение натуры или человеческих вдохновенных рук, тем труднее передать его словом. В великой степени это относится к бессмертному наследию Рублева, — наследие это надо лицезреть. Но основное впечатление, которое сразу же охзатывает зрителя, — властная, захватывающая, приковывающая к себе сила, которую излучают эти неяркие, лишенные нарочитости, подчеркнутости, эффектности, краски и их переходы и переливы, эти благородные в своей мягкости линии контуров, этот величественный размах композиций, эта совершеннейшая гармония пропорций и красок. Впечатление это усиливается, нарастает с каждой последующей минутой, живые нити протягиваются от этих линий и красок к зрителю, и вот уже происходит чудо встречи с бессмертием, между видениями и зрителем падает стена реальной действительности, и вот уже он, полоненный, смятенный, устрашенный, ищет своего места в грозных, потрясающих сценах Страшного Суда, занявших огромное пространство на двух склонах свода центрального нефа в западной его части, вот уже повергается ниц перед «Престолом уготованным» (Гетимасия), вот провожает вдохновенно-молитвенными очами своими «Шествие праведных жен» и сам, оставив земные заботы и поиски, в скорби о грехах и жажде прощения смиренно входит в ряд монахов и отшельников... Велик создатель дивной, не имеющей себе равных в мировой живописи «Троицы», легшей в основу всей последующей русской изографии, но ни одно из собраний бессмертного иконописца не производит впечатления столь сильного, как фрески Успенского собора, — может быть именно потому, что сошлись они здесь в одном месте, по воле гениального мастера,. — разные в замысле, и вместе с тем каждая одинаково захватывающая зрителя с огромной возрастающей силой — такой силой, что, с трудом, наконец, оторвав зачарованный взор, придя в себя, чувствует он внезапную острую физическую усталость... Одиннадцать фресок Андрея Рублева насчитывает эта единственная пинакотека, и самые потрясающие из них — это «Страшный Суд», «Введение апостолами Павлом и Петром праведников в рай», «Благоразумный разбойник» и фрагмент «Видения пророка Даниила»... Близится время, и, как пять с половиной веков назад, тысячи русских людей с трепетом и упоением будут взирать на эти поражающие видения запечатленного человеческого духа, поднявшегося на вершины горние. Теперь уже на века защищены они от разрушительных сил природы...

Владимир — заповедник древне-русского церковного зодчества. Бесценны его многочисленные памятники русского Православия, и среди них такой, как изумляющий своей величественной пышностью, торжественностью, богатством, тончайшей своеобразной каменной резьбой фасадов придворный великокняжеский Дмитровский собор, возведенный в 1194 — 1197 гг. Всеволодом III, — этот, по выражению современного историка, «один из величайших шедевров мировой архитектуры», или собор древнего Успенского «Княгининого» монастыря с его недавно раскрытой замечательной росписью внутренних стен середины XVII века. Каждое из этих своеобразных, неповторимых творений церковного зодчества занимает свое единственное место в истории нашей национальной культуры. Но сердцем старого Владимира остается детище Андрея Боголюбского, это. «чюдо невиданное» и «новый храм Соломона» — Успенский собор.

...Густой, мощный, бархатно-басовый звон волнами накатывается над городом, над его зелеными садами, холмами, речкой с волнующим названием Лыбедь, древними башнями, аркой и куполом Золотых Ворот. В Георгиевском храме, расположенном между основным зданием Успенского собора и его колокольней, начинается архиерейским служением всенощная. Солнце склоняется к западу, кладет мягкий, теплый вишневый свет на стены собора. А из отворенных дверей и окон плывет стройное, торжественное, умиротворяющее пение хора и сливается с легким вечерним ветром, с медвяным запахом трав от широкой поймы, со сверкающим клинком Клязьмы, с дивными голубыми далями — сливается в таком согласии, в таком славословии, в такой неизреченной красоте, что не может не дрогнуть сердце истового, коренного, несчетными поколениями связанного с древней нашей землей, русского человека. И плывет навстречу новым векам и новой славе великого народа белопарусный корабль — белостенный храм, увенчанный золотым шеломом русского витязя-богатыря, для которого чистота веры и честь Отечества были превыше всего в мире — превыше собственных крови и смерти.

Р. ДНЕПРОВ

[1] Н. П. Сычев. Предполагаемое изображение жены Юрия Долгорукого. Сообщение Института истории искусств, кн. 1, 1951 г. Издательство Академии Наук СССР.

[2] Катапульты, камнеметы.