ПАДЕНИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ И РУССКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ В XV-XVI СТОЛЕТИЯХ

(К пятисотлетию падения Константинополя)

29 мая 1453 года под ударами турок пал последний оплот могущественной Римской империи — Константинополь. Это событие было событием мирового значения, ибо пал центр мировой культуры, исчезла сокровищница культурных ценностей, влияние которой ощущалось во всех концах мира. Агония небольших остатков Византийской империи была заметна еще раньше этого времени, но все же последний удар был полон трагизма и отразился по всему тогдашнему миру, как на Русской Православной Церкви, независимой представительнице Восточного Православия, так и в Западной Церкви, отколовшейся от вселенского Православия.

Запад с древних времен, в силу различных политических, религиозных причин, воспитывал в себе враждебное отношение к Востоку и в трагические моменты Византийской империи не оказывал ему помощи. Средневековые папы, а с ними и весь Запад, к тому времени рассматривали греков и Греческую Восточную Церковь схизматической и в падении Константинополя видели перст Божий, наказующий еретическую Церковь, Конечно, были и сожаления. Мысль о священной войне с турками долгое время лелеялась Западом, который, не решаясь выступить один, старался вовлечь в это дело могущественного Московского царя.

Русская Православная Церковь восприняла из Византии христианство и всегда бережно чтила Константинопольскую Церковь, как свою родную Мать, а потому политическое падение центра Греко-Восточной Церкви — Константинополя болезненно переживалось на Руси.

Падение Константинополя застигает Русское государство и Русскую Православную Церковь восходящими в зенит своей славы и крепости и тесного союза между собою. В половине XV столетия Московское княжество освобождается от двухвековых оков татарщины, заканчивает борьбу с уделами, собирает раздробленную Русь вокруг Москвы и развивается в обширное национальное государство.

Оказавшись в таком новом положении, московское правительство сознавало свое политико-экономическое могущество, сознавало выдвинувшиеся на очередь национального характера задачи внутренней и внешней политики, сознавало и то, что теперь ему совсем «непригоже» жить так, как это было раньше, а потому и искало ощупью на стороне и дома новых форм для себя [1].

Если территориальное объединение Руси совершалось по экономическим и политическим соображениям, то в моральном ее объединении большую роль играла и Русская Православная Церковь. Нужно заметить, что начало самостоятельности Русского государства совпало как раз с возвеличением значения Русской Церкви. Церковь и государство почти в одно время выступают как важнейшие силы. Это была единственная эпоха в истории Русского государства, когда государство, только что освободившись от рабских цепей, начало сознавать себя участником в решении мировых вопросов религиозного характера.

Данное историческое явление стоит в органической связи с событиями на Ближнем Востоке — Флорентийской унией (1439 г.) и падением Константинополя (1453 г.). Впечатление от этих событий в наших правящих церковно-политических сферах было слишком велико, тем более что они совпали с особенным возбуждением политического самосознания, вызванного государственным ростом Руси.

Для того, чтобы понять те события, которые связываются с этими историческими явлениями, и объективнее оценить впечатление, произведенное последними на наших предков, — нужно знать, чем для русских был Константинополь.

Русская Православная Церковь тяготела к этому великому городу как к центру вселенского Православия и как к носителю культурных ценностей мировой древней державы. Оттуда русские заимствовали вселенское православное христианство. В силу этого Константинопольская Греческая Православная Церковь являлась для Русской Церкви Матерью, хранительницей апостольского учения и вселенского Православия; от нее Русская Церковь канонически зависела и к ней обращалась всегда с недоуменными вопросами. Таковое положение Св. Константинопольской Церкви в христианском мире сознавалось самими греками и отражалось в своеобразных, типичных для того времени оказаниях, представляющих как бы философское осмысление происходящих вокруг этого великого города мировых событий. В этих оказаниях, имеющих вековую давность, народная христианская мудрость пыталась определить конечные цели и назначения великих христианских культур. Эти сказания систематизировались в знаменитой теории «Вечного Рима». В основании этой теории лежат две идеи: идея богоизбранничества народа и идея последовательной смены царств. Исходя из рассмотрения истории человечества с точки зрения провиденциализма, христианские мыслители задавались вопросом, какой народ в данный момент является достойным носителем почетного звания богоизбранного? Ответ подсказывался сам собой. Если с пришествием на землю Спасителя великая историческая задача еврейского народа кончилась и народ еврейский за неверие свое отвергнут, то вполне естественно теперь его положение занять народу христианскому.

Но на этом мысль православного русского книжника не останавливается. Привлекается к делу известное видение пророком Даниилом четырех зверей. Из них последний зверь служил олицетворением Римского государства. С течением времени Церковь Христова — мессианское царство — совпала с территориальной пространственностыо Римской империи. Христианство стало здесь господствующей религией, и Римское государство уже перестало существовать под образом четвертого зверя. Отсюда уже неизбежно вытекает вывод: Римское царство являлось последним христианским царством на земле, или, что то же, Рим являлся вечным городом. Так возникала идея Римского царства как последнего христианского царства, падение которого будет сопровождаться вторым пришествием Спасителя на землю и открытием вечного царства святых [2].

Когда потом Рим пал и ожидаемого пришествия Спасителя не было, то старый Рим заменился новым — Византией со столицей — Константинополем. На нее, вполне естественно, было перенесено все величие древней мировой Римской империи. Теория «вечного Рима» получает новое развитие. Наиболее выпуклая разработка политического и культурнохристианского значения Византии принадлежит Константинопольскому патриарху Фотию (IX в.) в его посланник Захарии — католикосу Великой Армении. По его мысли, судьбы Христовой Церкви и христианского земного царства как бы слились с историей греков, с их историческим призванием. По его теории, греки являются естественными и единственными преемниками Израиля: это народ богоизбранный в истинном значении этого слова. Греков как бы заранее Бог предопределил к их исторической роли носителей и хранителей заветов нового благодатного царства Христа, и стольный град их Константинополь есть «новый Сион и град великого паря». Им вверена судьба христианского царства и христианской Церкви, возникших с пришествием Христа и долженствующих пребывать до второго Его пришествия. Поэтому Царьград есть «Новый Рим», имеющий существовать вечно [3]

Этот взгляд на мировое значение Византии был присущ всем иерархам Церкви Византийской и высказывался при всяком удобном случае, особенно же в официальных посланиях к Русской Церкви и к русским князьям. В этом отношении особенно типично послание Константинопольского патриарха Антония к великому князю Василию Дмитриевичу. В нем патриарх с особенной силой развивает патриотические взгляды греков конца XV в. на мировое значение своей Церкви, государства и их верховных представителей: царя и патриарха [4]. Русские поняли религиозно-политическое значение Византии в желанном для греков смысле. Их уважение к своей митрополии, как носительнице чистого вселенского Православия еще более закрепилось после разделения Церквей. Авторитет Византии с ходом истории постепенно возрастал и «сливался в сознании русских людей с нормой истинного христианства (Православия), как религиозной, а, следовательно, и самой существенной основой исторической жизни русского народа» [5].

Русские книжники наиболее чутко относились к данному вопросу они придавали ему глубокий мистичеcкий смысл, и это было вполне естественно, ибо с падением Константинополя становилось в связь второе пришествие Спасителя. Так вот этот столп Православия, приобретший в глазах русских такое значение в религиозном смысле, к которому питалось глубокое, какое-то мистическое уважение, вдруг соединяется с латинами, с народом, прежде им же самим дискредитированным в глазах русских. Это событие страшно взволновало умы русских людей и наполняло их сердца мистическим страхом перед неизвестным будущим. Происшедшее затем вскоре падение Царьграда сразу же поставлено было в связь с преступлением греков на Флорентийской унии. С точки зрения Симеона, автора повести о Флорентийском соборе, типичного выразителя мнений наших русских книжников по данному вопросу, греки продали здесь Православие за золото [6], а митрополит Филипп (1471 г.) в увещательной грамоте к новгородцам катастрофу Царьграда прямо ставит в непосредственную зависимость от измены греков Православию. «Разумейте, дети, — писал он, — царствующий град Константинополь и церкви Божии непоколебимо стояли, пока благочестие в нем стояло, как солнце. А как оставили истину и соединился царь и патриарх с латиною, да подписали папе золота ради, так скончал безгодно свой живот патриарх, и Царьград попал в руки поганых турок».

Но помимо этого отрицательного вывода, падение Константинополя открыло перед умственным взором московских книжников положительные перспективы необычайной широты, которые они восприняли с необычайным воодушевлением, В самом деле, произошла ужасная мировая катастрофа: пал Царьград, столп вселенского Православия, подточенный червем корыстолюбия. Пал второй, новый Рим и исчез целый богоизбранный народ. Согласно теории о «вечном Риме», далее следует уже второе пришествие. Русские ждали его в 1492 году, но ожидания эти были напрасны: страшный год миновал благополучно. Отсюда для наших книжников стало понятно, что Бог, желая продлить жизнь мира, переносит центр нового Рима на другое место точно так же, как он был перенесен со старого Рима на Царьград. Московские философы имели у себя все основания считать Русскую Православную Церковь и Русское государство этим центром.

К этому времени государство Русское подошло к новой фазе своего развития: в нем заканчивался процесс объединения, и оно чувствовало под собой твердую почву. Русская же Церковь, находясь в самостоятельном государстве, имела своего представителя — митрополита и, гордясь чистотой Православия, дала крепкий отпор латинскому митрополиту Исидору. Таким образом, на Руси имелось могучее государство и единая вселенская Православная Церковь, — царь и верховный представитель Церкви Православной — митрополит. Словом, имелись налицо все те элементы, из которых и состояла теория вечного Рима, которую наши русские книжники не замедлили, перенести полностью на Русь. Эта теория о богоизбранничестве и мессионизме народов, перенесенная на Русь, была продуктом философско-богословского осмысления данного нового положения Русской Церкви и государства. В истории народов замечается необходимый и вполне естественный закон, по которому каждое государство, выступавшее на новый широкий путь своего культурного бытия, вызывает со стороны мыслителей желание угадать и выяснить ту роль, какую оно должно иметь в ряду других мировых держав, и ту цель, к которой в конечном счете оно должно стремиться.

Русское государство как раз вступало в новую эру своего бытия; перед ним, только что освободившемся от долгих рабских цепей, расстилался широкий горизонт. Если ранее оно жило по чужому указанию и заботилось только о своем существовании, то теперь оно свободно и само должно определять себя к той или иной культурной деятельности. Для русских было еще слишком ново такое положение, а потому они, вероятно, с большой настойчивостью искали смысла существования своей родины. Это последнее они и нашли в вышеприведенной теории, удачно отвечающей историческому моменту России. Почва к восприятию этой теории была готова.

Еще в XIV—XV столетиях южные славяне, терпя от турок, начали все чаще и чаще обращать внимание на северного исполина и на него постепенно переносить все величие нового Рима — Византии, готовой упасть. Русские митрополиты из болгар (Киприан, Григорий Цамблак) и ученые, приходя на Русь, несли о собой древние пророчества о новом, третьем Риме и пробуждали в москвичах сознательное национальное чувство. После падения Константинополя мысль русских книжников в этом направлении заработала особенно интенсивно. Они прямо стали переносить на Москву всю славу, величие и мировое значение Царьграда. Вокруг нее начинает сплетаться целая серия причудливых и художественных

сказаний, отражающих идею преемства ею от Византийского государства всех прерогатив мировой державы. Старец Филофей, типичный выразитель взглядов русского общества XV — XVI столетий по данному вопросу, прямо называет Русь единственным центром и представительницей Православия во всей вселенной; московского великого князя — единым православным, боговенчанным царем, хранителем древнего вселенского Православия; Москву — третьим Римом, а весь русский народ — новым Израилем, богоизбранным народом, на котором лежит великая мировая миссия. Так, в своем послании к великому князю Василию Иванозичу он пишет: «тебе, пресветлейшему и высокостольнейшему государю великому князю, православному христианскому царю и владыце всех, браздодержателю святых Божиих престол и святые вселенские и апостольские церкви Пресвятые Богородицы честного и славного Ея успения, иже вместо римския и константинопольския просияшу. Старого убо Рима церкви падеся неверием алолинариевы ереси; второго же Рима Константина града церкви агаряне внуце секирами и оскордами рассекоша двери. Сия же ныне третьяго нового Рима державного твоего царствия святая соборная апостольская Церкви, иже в концах вселенная в православной христианской вере во всей поднебесной паче солнца светится. И да весть Твоя держава, благочестивый царю, яко вся царства православный христианския веры снидошася в тое единое царство: един ты во всей поднебесней христианом царь... Яко два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти: уже твое христианское царство инем не останется, по великому Богослову»[7].

В этих взглядах Филофея на Русскую Церковь, народ и царя не трудно угадать известную теорию вечного Рима, но только преломленную в сознании русского книжника и примененную им к русской жизни. Филофей не был оригинальным в своих воззрениях, — он был типичным и литературным выразителем идей, которыми было проникнуто все наше тогдашнее общество, начиная с монаха и кончая митрополитом, и от простого приказного дьяка до великого князя.

Практические результаты данной идеологии Русского государства не замедлили резко сказаться на его церковно-политической жизни XV—XVI столетий. Прежде всего видим, что московские правители из простых великих князей преобразуются в царей. Перемена титула, конечно, ничего не прибавила к власти московского князя, но здесь важно то, что данное явление вызвано было именно этим течением идей. Московскому князю, владыке большого, могучего государства, носителю святой идеи Православия, властителю богоизбранного народа — наиболее импонировал титул и пьедестал царя. Эту потребность в перемене титула ста Руси почувствовали. Митрополит Иона первый назвал великого князя Василия Васильевича «богоизбранным царем всея Руси», доселе же этот титул применялся только к особе византийского, императора. Великий князь Иван Васильевич III уже венчает на царство сначала внука своего Димитрия (4 февраля 1498 г.), а потом, после заточения Димитрия, тем же византийским чином венчает и сына своего Василия Ивановича. Окончательное же завершение развития идеи монархизма и ее реализацию мы видим в коронации Ивана IV Грозного (1547 г.), совершенной с особой торжественностью при наличии знаменитой мономаховой шапки, барм и других инсигний императора византийского. Последнее должно было прямо указывать на преемство власти русским царем от византийского императора. Моcковcкий царь и самодержец, по этой новой теории, является прямым продолжателем дела царя Константина. Это преемство, представляющееся логическим следствием в своеобразной философской концепции, русские книжники, для полной его наглядности и убедительности, старались выдвинуть как исторический факт, совершившийся в известное время и в определенном месте. Они хотели чисто историческим путем доказать кровное родство русских царей с владыками мира. Эту задачу выполнили довольно известные в литературе сказания о бармах Мономаха и «Сказание о князьях владимирских» митрополита Киевского Спиридона, начала XV века. Последнее представляет собой довольно странную концепцию всемирной истории, которая генеалогию русских князей ведет от какого-то брата римского императора Августа — Пруса, поселившегося на Висле. Из его потомства происходил, по сказанию этой легенды, князь Рюрик, «а от великого князя Рюрика четвертое колено — князь великий Владимир, просветивший Русскую землю святым крещением..., а от него четвертое колено — князь великий Владимир Всеволодович». Отсюда, стало быть, следует, что московский князь — вотчинник не только Русской земли, но и всего, мира, законный наследник всемирного римского императора. И это последнее признано было самими императорами восточного Рима, при Владимире Всеволодовиче добровольно переславшими на Русь императорские инсигнии, в том числе и знаменитую шапку Мономаха, ставшую самым наглядным символом московской власти.

Филолог Черноризец в своей похвале черниговским князьям, оказав; об этой передаче инсигний, добавляет при этом: «и не просто рещи такорому дарованию и не от человек, но по Божиим неизреченным судьбам, претворяще и преводяще славу греческого царства на российского царя» [8].

Веря в историческую действительность подобных теорий, московские цари не пропускали ни одного случая в международных отношениях, чтобы не подчеркнуть своих преимуществ перед незнатными по происхождению иноземными государями. Например, Грозный прямо смеялся над незнатностью отца шведского короля Иоанна Вазы — Густава, а польского короля Стефана Батория отказывался признавать равным себе, потому что его, Ивана, государство почало от Августа, кесаря римского, и от Пруса, Августова брата, в то время как Стефан ранее был простым семиградским воеводой. Таким образом, новая теория, укрепившись в сознании московского правительства, оказывала ощутительное влияние в государственных внутренних и внешних делах.

Но наиболее блестящие и ощутимые результаты указанные идеи дали в сфере церковной, ибо сами эти идеи, как мы уже говорили, развивались на той же религиозной почве. С момента страшной восточной катастрофы Церковь Русская фактически занимает место Византийской Церкви и принимает на себя величайший ответственный пост — быть столпом вселенского Православия и осуществлять великие мировые задачи мессианского характера, задачи, связанные с этим положением.

К половине XV века Русская Православная Церковь резко поставила вопрос об автокефалии, к каковой она, безусловно, была подготовлена. К этому решению приводили ее как политическая зрелость русского национального государства, тесно связанного с Церковью с самого начала своего существования, так и падение церковного руководства со стороны переживавшего кризис Константинопольского патриархата. С другой и главной стороны, Русская Православная Церковь за этот долгий период времени, будучи верной дочерью Св. Константинопольской Матери-Церкви, достаточно духовно возросла и сама выработала в себе высокие достоинства, необходимые для самостоятельного управления. Словом, к этому времени полная автокефалия Русской Православной Церкви явилась естественным и необходимым выводом, и она состоялась в 1448 г., когда митрополит св. Иона был самостоятельно возведен русскими епископами на Московскую митрополию. Это был первый русский автокефальный митрополит. После же падения Константинополя она окончательно осознала себя единственной представительницей незапятнанного Православия во всем подлунном мире.

Этот несомненный исторический факт возрастания Русской Православной Церкви, сопоставленный с трагическими событиями на Востоке, естественно становится предметом своеобразной русской философской концепции, отразившейся в прямых высказываниях представителей тогдашней русской книжности в различных анонимных сказаниях, характерных для того времени. Так, к этому времени относится оказание о белом клобуке, идея которого заключается в том, что вселенское Православие вместе с «вечным Римом» из старого Рима перешло в Византию, а оттуда сначала в Новгород Великий, а потом вообще на Русь, где воссияла благодать Св. Духа. Первый пересказатель этого сказания, Димитрий Толмач, пишет по этому вопросу следующее: «насилием агарянским христианская вера погибнет во втором Риме, а вся святая будут переданы велицей Рустей земли во времена свои. И назовется тогда Русь святою Русью, и исполнит ее Господь величеством Православия и соделает ее честнейшею первых двух Римов, и все христианские царства придут в конец и снидутся во едино Русское царство» [9].

Нельзя не видеть в этих рассуждениях русского книжника глубокой мысли о будущем призвании России и сознание того величия Русской Церкви, которым было охвачено тогдашнее русское общество. По верованию русских книжников выходило, что во всем подлунном мире хранительницей чистого вселенского Православия является Русь святая. И если после восточной катастрофы мир еще стоит, то это благодаря Русской земле, где вера Христова сияет ярче солнца. В истории народов Русская Церковь должна занять главенствующее место, и ее призвание — привести всех ко Христу, ибо в ней — источник истинной веры и норма истинного христианства. С ее судьбой связана судьба всего мира: Москва — третий Рим, а уж четвертому не быть.

Эта теория несла с собой национальную гордость, проглядывавшую у наших иерархов во всех подходящих случаях. Так митрополит Феодосий в послании к новгородцам и псковичам исповедует сияние русского правоверия и «благочестием цветущу веру нашу непорушимую». Митрополит Филипп к тем же новгородцам пишет, что «святая наша зборная церковь Православная, Богом соблюдаема, якоже солнце сияше благочестием во всех русских землях истинного нашего великого Православия», а преподобный Иосиф Волоцкий был такого высокого мнения о столпе вселенокого Православия — Русской Церкви, что не допускал в ней «ни единого имоуше неверна или еретическая мудрствующе [10].

Большинство из наших иерархов, времени господства данных идей, несомненно были одушевлены последними, но они не обладали административными способностями для объективизации их в жизни. Для этой цели требовались люди с незаурядными способностями. Из таких деятелей того времени русская история знает трех лиц: преподобного Иосифа Волоцкого, митрополита Даниила и митрополита Макария. Время святительства последнего является для нас в высшей степени интересным в этом смысле. Сделанные логические выводы из вышеприведенной теории заметным образом отразились на целом ряде предприятий в церковной сфере.

В самом деле, в первой половине XVI столетия мы видим целый ряд явлений в сфере церковной, поражающих своей грандиозностью и широтой задач. Венчание на царство Ивана IV, редактирование судебника, составление Великих Четьих-Миней, канонизация русских святых и Стоглавый собор — явления, подобных которым не было раньше.

Спрашивается, что же «вызвало появление этих действий? Венчание Ивана Васильевича на царство — есть необходимое требование политического роста России, вполне оправдываемое господствовавшими идеями. Активное же участие Церкви в этом акте говорит о том, что Русская Православная Церковь явно следовала Византийской Церкви, Церкви второго Рима.

Работу над составлением Великих Четьих-Миней, организацию соборов 1547, 1549 годов, Стоглавого собора — считаем естественным продуктом вышеописанного конкретного подъема Русской Православной Церкви и ее сознанием своего мирового величия, отраженного в идеологии религиозно-философской литературы того времени. К большому сожалению, об этих соборах не имеется полных, исчерпывающих сведений, интересных в церковно-историческом смысле. О соборной канонизации Святой Русской Православной Церкви мы узнаем из оставшихся неофициальных списков канонизированных святых на этих соборах. Писатель жития святого Ионы, митрополита Московского, в своем предисловии рассказывает кратко об этих соборах и дает списки святых, на них канонизованных [11]. О Стоглавом соборе мы знаем больше, ибо от него остались соборные постановления, где и имеются некоторые исторические сведения об этом крупном явлении Русской Церкви. Сами деяния этих соборов, взятые та историческом фоне, обнаруживают, какие задачи преследовались ими. Эти задачи состояли в том, чтобы освободить Русскую Церковь от недостатков, присущих ей, и сделать ее по внутренним своим качествам достойной того положения, каковое она занимает теперь, после падения Царьграда. Необходимость церковных исправлений вызывалась вступлением Русского государства и Церкви Русской в новую, лучшую эру cвоего существования и сознавалась горячими патриотами того времени.

Требовалось выяснить, какими просветительными средствами обладает Русская Церковь, ставшая теперь хранительницей Православия во всем мире, принявшая это наследство от Церкви Византийской. Задача митрополита Макария в этом случае сводилась, как он сам замечает, к «собранию всех святых четиих книг, которые в Русской земле обретаются, и о новыми святыми чюдотворцы». Он желал, таким образом, сконцентрировать в одно место все русское книжное богатство, все, чем русский народ удовлетворял свои насущные духовные потребности. Согласно этой своей грандиозной задаче, митрополит Макарий идет на большие материальные затраты: не жалеет «ни сребра, ни чинов», ни времени, ни сил. Он собирает все написанное, все, что только читалось и что можно было достать. Вследствие этого сюда вошли разнообразные произведения, из которых некоторые, при иных условиях и обстоятельствах, могли быть без всякого риска опущены. Митрополит Макарий далеко не все собрал, но и то, что им собрано, было достаточно для той цели, которая преследовалась. Вся литература, вошедшая в этот громадный сборник, распадается на два неровные отдела: переводной греческой литературы и русской, оригинальной. Первый отдел как бы красноречиво говорил, что Русская Православная Церковь, выступая на мировое поприще, фактическим образом восприняла духовное наследство Византии и обладает неисчерпаемым богатством греческой письменности в славянских переводах; а другой отдел свидетельствует, что и в русских пустынях живет слава Фиваиды, и русские подвижники носят в себе образ светил Греческой Церкви, что русская земля — прямая и единственная наследница благочестия» [12].

Лишь только в это время всеобщего подъема национального самосознания могла появиться такая идея. Осознание Русской Церковью Руси третьим Римом, принятие на себя разрешения тех мировых в религиозном смысле задач, которые не были решены первым и вторым Римом, — было руководящим началом в создании данного памятника так же, как и в составлении Стоглавого собора и соборов для канонизации святых. Все эти предприятия являются естественным продуктом развития на русской почве вышеприведенных идей о мировом значении Русской Церкви. Если последняя претендует серьезно на такое значение, то она необходимо должна иметь все признаки и все духовные богатства, приличествующие ее такому положению. И нот Русская Церковь, в целях доказать перед всем миром, что она не узурпирует эти права, а принимает их как должное, совершает такие грандиозные предприятия, не уступающие по своей широте идее, их вызвавшей и одушевлявшей самого инициатора их.

Таким образом, падение Константинополя — Царьграда — второго Рима отозвалось своеобразным умственным возбуждением в пределах Русской Православной Церкви и вообще в церковно-общественных кругах Русского государства XV—XVI вв. и созданием на этой почве оригинальной религиозно-философской концепции, оказавшей действенное влияние ка целый ряд церковных мероприятий. Первоначально трагедия Константинополя, видимо, озадачила наши церковно-общественные круги, потом, осмыслив эти события и выразив свои выводы в современных им философских построениях, международного масштаба, они принялись тут же за фактическое осуществление своих идей, как в области церковной, так и в государственной. Трагедия восточная не породила уныния, не вызвала страха перед совершившимся, но она породила новый прилив энергии, вызвала мужество, стремление поднять упавшее знамя второго Рима и водрузить его в Москве — этой новой вселенской кафедре вселенского Православия и центре нового государства, не побоявшегося включить в свои государственные задачи некоторые идеалы павшего второго Рима — Константинополя.

ДОЦ. Н. МУРАВЬЕВ

[1] В. О. Ключевский. Курс русской истории, ч. II, стр. 148.

[2] В. Н. Малинин, Старец Елеазаровского монастыря Филофей..., стр. 398. Идеология Византийского государства и Церкви, а также идеология Русской Церкви хорошо разработаны в вышеназванной диссертации В. Н. Малинина. Киев, 1901 г.

[3] В. Н. Малинин, Старец Елеазаровского монастыря Филофей...., стр 419.

[4] Там же, стр. 520.

[5] Там же, стр. 444.

[6] Там же, стр. 450 и далее.

[7] «Православный собеседник», 1863 г., ч. 1, стр. 343.

[8] Великие Четьи-Минеи, изд. Арх. Ком., вып. 1, стр. 165.

[9] В. Н. Малинин, Цитируемое сочинение, стр. 494.

[10] Там же, стр. 496.

[11] В. О. Ключевский. Жития русских святых, приложение IV, стр. 460.

[12] Описание Великих Четьих-Минен Горского и Невоструева, предисловие Е. Барсова, с. VII—VIII («Чтения в обществе истории и древностей Российских», 1884 г., ч. 1).