СКОРБНАЯ УТРАТА
(Памяти Католикоса-Патриарха всея Грузии Каллистрата)
3 февраля т. г. исполнился год со дня кончины приснопамятного Католикоса-Патриарха всея Грузии Каллистрата.
Биография почившего известна читателям «Журнала Московской Патриархии» [1].
Пишущему эти строки, имевшему высокую честь и отраду лично знать Святейшего Католикоса-Патриарха, хочется, хотя бы бегло и кратко, рассказать о некоторых чертах многогранной натуры того, кого в Грузии православные называли «Философом» и «Строителем».
Тбилиси. Шумный людской спуск от центральной площади имени Берия. В сторону по дуге отходят тихие узкие улочки, застроенные деревянными домами в чудесной тонкой резьбе балконов и башенок. Поворот, вновь спуск, а над строениями поднимается крутой пирамидальный купол Сионского патриаршего собора. На широком дворе за зданием храма не без удивления рассматриваю небольшое, очень скромное, двухэтажное здание, с крытой верандой второго этажа, и нерешительно поднимаюсь по чисто выскобленным ступеням деревянной лестницы. Стучу. В небольшой комнате стоят стол, стулья и вешалка, в углу пышно раскинул над деревянной кадкой зеленую крону олеандр. До аудиенции еще пять минут. Прошу молчаливого человека сообщить секретарю о своем приходе, но не успеваю сбросить с плеч пальто, как в глубине комнаты отворяется дверь и показывается знакомая худощавая стройная фигура в простом сером подряснике.
— Милости прошу, милости прошу. Здравствуйте.
И, заметив некоторую растерянность мою, с улыбкой, с искорками смеха в умных глазах, говорит:
— Удивлены видом «патриарших покоев?» А у меня, признаться, с молодости не лежало сердце к дворцам. Вот это столовая, она же и приемный зал. А вот кабинет мой, одновременно и спальня. Входите!
Комната совсем маленькая. Иконы, гравюры, фотографии. Вдоль стен высятся книжные полки. Книги стопками лежат и на письменном столе. В углу — узкая железная койка с тощим тюфяком, покрытая пикейным одеялом.
Доброжелательность, приветливость, сердечная живость, непосредственность в обращении — через короткое время заставляют забыть, что перед тобою видный и крупный иерарх. Но с этой непосредственностью пленительно сочетаются особая манера речи, несколько необычные, сложные, но лишенные витиеватости, обороты, редкое словарное богатство, точность и изящество классического русского языка, где каждое, слово выразительно, выпукло. Воспоминания о Москве, расспросы о ней, о том, что нового в литературе, музыке, живописи, какие отклики вызвала последняя книжная новинка, — интерес и осведомленность необычные. И — рассказы о своих планах, об археологических экспедициях, открывших новые сокровища, а среди них и церковные, о новых стройках, о том, как расцветает, богатеет его родной край. Время летит незаметно, пятнадцатиминутный деловой разговор разрастается в трехчасовую беседу. А там, за новой улыбкой, — широкий гостеприимный жест в сторону отворившейся двери.
— Пожалуйте откушать с нами.
В столовой, как всегда, несколько человек — родственники, ближайшие сотрудники, приезжие и почти неизменный случайный гость, незнакомый бедный человек. Хозяин по-кавказски радушен и внимателен. Сам передаст тарелку, настойчиво предложит еще один кусок особо вкусного блюда.
Значительная часть большого церковного двора у Сионского собора занята насаждениями вечнозеленых деревцов, среди которых много тех голубых елочек, которые так украшают, оживляют стену Кремля на Красной площади. Они уже высоки, эти деревца. Их насадил собственными руками сам Святейший, в шутку называет их «Сионским лесом». Этот «лес» — церковный некрополь. Под деревьями белеют мраморные плиты над могилами святителей и священнослужителей грузинских. Широким жестом показывая на могилы, говорит:
— Все рядышком, одной семьей.
Он построил, перестроил, украсил в своей стране много храмов. Но с наибольшим вниманием относился к основному сокровищу Грузинской Церкви — Мцхетскому собору «Свети Цховели», «Живоносный столп». Это сооружение напоминает о временах первохристианства сего катакомбами, мучениками и подвижниками, зарею новой правды и кровью бесчисленных жертв. Под эти древние своды Святейший входил с особым трепетом, удовлетворенный и счастливый, что и его рукам по преемству доверена эта святыня, впервые возведенная еще св. равноапостольной Ниной шестнадцать веков назад, хранящая, по преданию, в глубинах своего основания хитон Христа. Ей, этой святыне, отдал он много вдохновенных забот. Устранил частичные разрушения, принесенные временем. Заменил высокий иконостас, не соответствовавший стилю внутреннего убранства храма, традиционно-грузинским, одноярусным, и тем открыл для взоров молящихся дивную алтарную роспись. Начал ответственные работы по восстановлению древних стенных фресок. Главная из них, «Всякое дыхание да хвалит Господа», поражает и захватывает своей мощностью, выразительностью, глубоким смыслом.
...Когда, оставив стены собора, направлялись к автомобилю, уже темнело. У каменной ограды зоркие глаза Патриарха в полутьме заметили оторвавшийся от опоры маленький слабый ствол какого-то саженца. Святейший склонился, камнем вбил колышек поглубже, бечевкой, нашедшейся в кармане одного из спутников, привязал поникший было ствол, попробовал, не очень ли туго, перекрестил растение и тронулся к машине.
Он был щедр. Многим помогал, многих поддерживал материально, но всегда негласно. В соборе причетник подойдет к бедно одетой старушке, шепнет несколько слов. После службы Святейший, одетый уже в скромное, домашнее, подойдет к прихожанке, благословит, ласково коснется плеча, передаст конверт с деньгами, скажет:
«Будет трудно, — не жди, пока вызову. Сына твоего знал еще мальчиком. Гордись им, он герой, это великий подвиг — умереть за Родину!
Но вместе с тем отличался неустанной тщательной рачительностью, входил во все мелочи обширного своего хозяйства, сам вырабатывал планы и сметы, лично руководил работами, — недаром же за шестьдесят лет созидательного непрерывного труда заслужил у церковного народа имя «Строителя».
Отважный и стойкий борец за свободу и счастье родного края, он был прежде всего патриотом, и велика его роль в тяжкие и славные годы ратоборства со злобным фашистским зверем. Образованнейший человек, выдающийся представитель и деятель национальной грузинской культуры, он был большим знатоком, ценителем и поклонником культуры русской.
...Однажды вечером, увлекшись разговором о русской литературе, несколько раз и подолгу он цитировал наизусть Пушкина и Лермонтова и, конечно, с особым подъемом те их строки, которые посвящены Кавказу. А пушкинские «Кавказ», «Монастырь на Казбеке» и коротенькое «Зорю бьют, из рук моих ветхий Данте выпадает», прочел с особым мастерством. Грибоедова, женатого на грузинке, считал уже совсем «свода» и перед его склепом в тбилисской церкви св. Давида подолгу молча простаивал в одиночестве.
Он очень любил и хорошо знал Москву, дивился и радовался тому, как стремительно она растет, украшается, расцветает, — а ведь и тогда, когда была она еще «большой деревней», шел ему уже шестой десяток. Приехав в столицу, неизменно прежде всего отправлялся поклониться древней святыне Грузинской Церкви — иконе Иверской Божией Матери в Воскресенском храме в Сокольниках, посещал «Грузинскую» церковь во Всехсвятском. С утра до позднего вечера в его номере в гостинице «Москва» толпился народ, преимущественно его соплеменники. С улыбкой он замечал:
— И при Петре I была в Москве большая грузинская колония. Только теперь уж не надо месяцами тащиться на лошадях. Сел в поезд на тбилисском вокзале, встал на московском. А еще лучше самолет: в Тбилиси позавтракал, в Москве обедаешь.
В последние два приезда он особенно любовался высотными зданиями столицы.
Бережно храню его наследство — письма и фотографии. Вот он в маленьком уютном своем кабинете-спальне, за письменным столом. Открыто и приветливо его лицо, почти лишенное морщин, обрамленное бородой бело-платиновой седины, на груди маленький крест, выше его, слева, — орденская ленточка. Вот другая фотография. Сверкающий бриллиантовый крест на черном куколе, две драгоценные панагии, академический крест, воскрилья куколя украшены рельефно ткаными серебряными херувимами. Вот он в кругу семьи, на столь знакомой мне деревянной веранде скромных «патриарших покоев»; вот — со своим любимцем, внуком Ревазом Каралашвили, по семейному имени — «Бубик», учеником-отличником тбилисской средней школы. Вот — в заснеженном «Сионском лесу», в необычном для субтропиков наряде — шубе и меховой шапке. Строки письма, относящиеся к этой фотографии, гласят: «У нас эти три дня буря и вьюга чисто российского севера.»
В последнем, совсем недавнем, письме он вновь приглашал к себе, в Тбилиси, чтобы «усладиться беседою усты ко устом.»
Увы, беседе этой не суждено было осуществиться.
Верующие русские люди разделяют скорбь сестрински-родной Грузинской Церкви. Те же из них, кому выпала отрада непосредственно чувствовать свет и тепло, излучавшиеся любвеобильным сердцем святителя, — те в уединении с особой остротой утраты вспомнят дорогой его облик и коленопреклоненно помолятся об его упокоении.
Р. ДНЕПРОВ
[1] См. «Журнал Московской Патриархии» № 2 за 1952 г., стр. 34.
