ЗНАЧЕНИЕ IV ВСЕЛЕНСКОГО СОБОРА

Четвертый Вселенский Собор (451 г.) в Халкидоне является величайшим церковно-историческим событием. В ряду прочих вселенских соборов Халкидонский Собор занимает выдающееся место. Им завершаются многолетние христологические споры, в его определении получает окончательное раскрытие догмат о соединении двух естеств в Богочеловеке Христе Спасителе.

Собор, тщательно исследовав по этому вопросу Св. Писание и писания св. Отцов, нашел, что православное учение св. Кирилла Александрийского, Иоанна Антиохийского и послание папы Льва I к архиепископу Флавиану представляют собою точное и строго православное изложение христианского вероучения об образе соединения двух естеств в Личности Богочеловека. Изложение веры этих православных Отцов Церкви было принято Собором за образец православного учения о Богочеловеке, что и отразилось в богодухновенном знаменитом соборном определении: «Итак, последуя св. Отцам, все согласно научаем исповедывать одного и того же Сына, Господа нашего Иисуса Христа, совершенного в Божестве, совершенного в человечестве, истинно Бога, истинно человека, Того же из разумной души и тела, единосущного Отцу по Божеству и Того же единосущного нам по человечеству, во всем подобного нам, кроме греха, рожденного прежде веков от Отца по Божеству, а в последние дни ради нас и ради нашего спасения от Марин; Девы Богородицы по человечеству, одного и того же Христа, Сына, Господа единородного в двух естествах неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно познаваемого, — так что соединением нисколько не нарушается различие двух естеств, но тем более сохраняется свойство каждого естества и соединяется в одно лице и одну ипостась, — не на два лица рассекаемого или разделяемого, но одного и того же Сына, Единородного, Бога Слова, Господа Иисуса Христа, как в древности пророки (учили) о Нем и как Сам Господь Иисус Христос научил нас и как предал нам символ Отцев». Таким вероопределением в корне осуждались и подрывались несторианская и монофизитская ереси. Оно было настолько глубоко и исчерпывающе, что никакие попытки еретиков в дальнейшем не могли иметь никакого успеха.

Последующие соборы в своих определениях, как догматических, так и канонических, опирались, как на твердое основание, на это богодухновенное постановление Халкидонского Собора.

Одним из замечательных влияний, оказанных Собором на церковную жизнь того времени, является необыкновенное оживление богословской литературы по догматическим, нравственным и аскетическим вопросам, в силу чего этот период по справедливости заслужил название «золотого века» христианской письменности. В указанном церковно-литературном движении приняли участие виднейшие христианские ученые того времени. Этот период был временем необычайного животрепещущего подъема христианской мысли вокруг церковных догматов. Здесь перекрещивались и пришли к примирению различные точки зрения господствовавших тогда двух известных богословских направлений — Александрийского и Антиохийского.

Ко времени Халкидонского Собора Св. Церковь обладала глубокими и многочисленными трудами по догматическим, нравственным, экзегетическим вопросам, при свете которых и при содействии Св. Духа Отцы IV Вселенского Собора изобличили и осудили монофизитскую ересь и вынесли богодухновенное определение о Личности Богочеловека Христа Спасителя. Несомненно, Собор способствовал развитию церковной богословской литературы, а тем самым как бы санкционировал и благословил из глубины веков научное изучение христианского благовестил и в последующие времена. Наконец, утверждением для всей Св. Церкви единого Никео-Цареградского Символа веры Собор призвал верующих к более тесному церковному общению. В этом великое историческое значение Халкидонского собора.

Второе крупное историческое значение IV Вселенского Собора заключается в авторитетном и действенном утверждении им чисто канонических соборных основ в церковном управлении и в борьбе за них. В этой области Собору суждено было встретиться, с одной стороны, с дипломатическим применением теории антицерковного понимания этих основ, и с другой, — открыто бороться с грубым индивидуальным нарушением их. Эти попытки шли с двух сторон: во-первых, со стороны Александрийского Патриарха монофизита Диоскора, человека грубого, настойчивого и выделяющегося по своим качествам из всего предшествующего ему ряда Александрийских владык; во-вторых, со стороны православного папы римского Льва I, который определенно поддерживал теорию о приматстве римского епископа во Вселенской Церкви. Таким образом, Халкидонскому Собору надлежало не только напрягать силы в борьбе с ересью, но и с таким же усилием и обстоятельностью вести борьбу против посягательства отдельных личностей на прерогативы высшего церковного управления, давая тем самым открытое торжество истинному пониманию соборных начал в христианстве, установленных Господом Иисусом Христом и воплощенных св. Апостолами на Иерусалимском Соборе. Халкидонский Собор в этом отношении дал христианское решение вопроса, которому подчинилась вся Вселенская Церковь и которое является до сего дня для всего христианского мира нормою поведения.

Обратимся к конкретной соборной обстановке.

Еще в предсоборной переписке царствующих особ Западной империи с императором Восточной — Феодосием по поводу созыва IV Вселенского Собора проскальзывает не совсем ясная по содержанию характеристика римского папы, как первенствующего во всей Вселенской Церкви. Так, в письме самого императора Запада Валентиниана папа именуется «блаженнейшим епископом города Рима, за которым древность преимущественно перед всеми признала первенство священства», который «должен иметь место и возможность судить о вере и священниках» и который по расследованию всего дела «произнес бы суждение, какого требует и вера и разум истинного Божества» [1]. В письме Августы Галлы Плакиды к императору Феодосию прямо указывается, что дело архиепископа Флавиана Константинопольского о восстановлении последнего «в достоинство священства» надлежит вынести на суд апостольской кафедры [2]. Подобное читаем в ее же письме к сестре императора Феодосия Августе Пульхерии[3]. Во всех приведенных выдержках несомненно отражается теория приматства римского епископа, незаметная для иерархов востока того времени.

Но если в письмах царских особ эта теория отражалась не больше как в почтительных выражениях по адресу епископа древле «первенствующей» в любви Римской Церкви, то легаты папы Льва I были, видимо, убеждены в непреложности данной теории и старались во всех своих выступлениях на Соборе от лица папы Льва I не только демонстративно подчеркнуть преимущество папы перед Собором, но даже практически осуществить руководящую роль в соборных делах. В декларациях легатов на Соборе папа римский называется «архиепископом всех Церквей», «главою всех Церквей», без авторитета его не должен составляться ни один собор. Властолюбивые тенденции легатов не ограничивались только декларациями. На первом заседании Собора они прежде всего ультимативно потребовали изгнания из членов Собора Александрийского Патриарха Диоскора, ибо этого требует «епископ города Рима, глава всех Церквей», в противном случае — «мы удалимся» [4]. Когда же представители гражданской власти попросили указать причину изгнания Диоскора, то епископ Луценций заявил: «Ибо он, Диоскор, предвосхитил право судьи, которого не имел, и дерзнул составить собор без авторитета апостольского престола, чего никогда не было и не должно быть» [5]. Все эти заявления легатов были не простыми выражениями почтения по адресу первого по чести епископа в Церкви, но строго логическими выводами из положений теории приматства римского епископата. Епископ Луценций так был увлечен данной теорией, что не заметил противоречия в своей речи. Собор, который якобы дерзнул Диоскор составить без авторитета апостольского престола, это был «разбойничий собор» 449 г., на котором присутствовали легаты того же папы Льва I — Юлиан, епископ Путеольский и диакон Иларий, следовательно, этот собор составлялся с ведома и при участии Римской Церкви.

Далее, в таком же торжественном тоне, пропитанном духом заносчивости, была опубликована легатами на Соборе декларация об осуждении Диоскора. Обвинения против Диоскора здесь сводились, главным образом, к преступлениям против дисциплины и к тому, что Диоскор сам дерзнул провести отлучение папы Льва. В этой декларации нигде не было указано о преступлениях Диоскора против веры. Заканчивается декларация также примечательно, в духе папистской теории: «Посему светлейший и блаженнейший архиепископ великого и старейшего Рима Лев, через нас и через настоящий святейший собор, вместе с преблаженнейшим и всехвальным апостолом Петром, который есть камень и утверждение кафолической Церкви и основание православной веры, лишает его епископства и отчуждает от всякого священного сана» [6].

Когда создалось вероопределение Собора и появилась первая его редакция, легаты, увидя в редакции недостаточное использование послания Льва I, категорически потребовали или полностью принять послание папы Льва или выдать им грамоты на возвращение [7]. Во всех приведенных случаях, в самой форме выражения этих деклараций, в духе и тоне, с каким легаты доводили их до сведения Собора, сквозило сознание превосходства римского епископа, непререкаемости его суждений и требование безапелляционного принятия его определений. Такой характер выступлений легатов есть логический вывод из сложившейся ко времени папы Льва теории приматства римского епископа. До половины IV века эта теория носила характер незаконченных, разрозненных мыслей, и лишь папа Лев Великий выразил их в полной системе и изложил в своих церковных проповедях, произносимых им в день его хиротонии перед собранием итальянских епископов. Главные пункты этой типичной системы сводятся, во-первых, к тому, что св. апостол Петр есть princeps всего чина апостолов, превосходящий всех других и по власти, он есть primas всех епископов, ему вверено попечение о всех овцах, на него возложены заботы о всех пастырях Церкви. Во-вторых, все дары и прерогативы апостольства, священства и пастырства даны вполне и прежде всего ап. Петру и уже через него и не иначе, как через его посредство, подаются Христом и всем другим апостолам и пастырям. В-третьих, primatus ап. Петра есть учреждение не временное, а постоянное. В-четвертых, общение римских епископов с верховным апостолом весьма близко: каждый новый епископ принимает ап. Петра на кафедре Петровой, а отсюда дарованная ап. Петру благодатная сила переливается и на его преемников. Из этого практически для папы Льва вытекает: 1) так как вся Церковь основана на твердости Петровой, то удаляющиеся от этой твердыни ставят себя вне таинственного тела Христовой Церкви; 2) кто посягает на авторитет римского епископа и отказывает в повиновении апостольскому престолу, тот не хочет подчиняться блаженному апостолу Петру; 3) кто отвергает власть и первенство ап. Петра, тот ничуть не может уменьшить его достоинства, но надменный духом гордости низвергает самого себя в преисподнюю [8]. Вот этот папистский взгляд о приматстве лежал в основе выступлений на Соборе легатов папы Льва I. Из этой же теории ясно следует, к каким целям стремились легаты на IV Вселенском Соборе и какая опасность грозила христианскому учению о высшей церковной власти. Мы не останавливаемся на богословском анализе созданной папой Львом теории о приматстве римского первосвященника [9], а проследим историческую сторону дела, — как реагировал на подобные взгляды римского епископа IV Вселенский Собор.

Халкидонский Собор в целом и вся восточная Церковь того времени едва ли даже знали о появлении такой системы. По крайней мере, из выступлений восточных Отцов Церкви не явствует знакомство их с новой теорией папизма и не видно в их речах следов отрицания или признания ее. Нужно сказать, что Восток в период Вселенских Соборов занят был исключительно своею внутреннею жизнью. Здесь кипела бурная творческая богословская работа, здесь появлялись ереси, и здесь же на Вселенских Соборах они обличались, отвергались и раскрывалось богодухновенное вероучение на основе Свящ. Писания и Св. Предания. Занятый такой работой, Восток мало уделял внимания Западу, который к тому же политически был почти что обособлен. Отсюда понятно, что большинство членов Собора не знали о появлении данной теории и, видимо, относились ко всем характерным выступлениям легатов снисходительно, с сознанием собственного достоинства. Так, несмотря на усиленное ходатайство папы Льва I о созыве Собора в Италии, что поддерживалось царскими особами западной половины империи, IV Вселенский Собор был созван императором Маркианом на Востоке, в Халкидоне, а не на Западе. В соборных дискуссиях Отцы Собора относились весьма сдержанно к выступлениям легатов. Во-первых, потому, что не знали истинной причины таких выступлений; во-вторых, по содержанию данные выступления, например, в отношении Диоскора, отвечали настроению и направлению всего Собора [10]. Что же касается послания папы Льва I по вопросу соединения двух естеств во Христе Спасителе, То оно является православным по содержанию и не может быть отвергнуто. Однако, когда зашел вопрос о принятии данного послания, то его сначала зачитали и, признав строго православным, утвердили голосованием [11]. Таким образом, послание признано Собором православным по существу содержания, а не потому, что вышло из-под пера папы. Собор также тактично и сдержанно выслушал от легатов их формулировку приговора Александрийскому Патриарху и, не придав значения тенденциям легатов, вынес приговор в порядке значимости кафедр, примерно, в тех же выражениях, опуская только исповедание ап. Петра, как «камня и утверждения кафолической Церкви и основания православной веры». Например, Диоген, епископ Кизический, сказал: «Поэтому и я.., согласно с постановлением святейшего и блаженнейшего архиепископа римского Льва и святого блаженнейшего архиепископа царствующего Нового Рима Анатолия, и настоящего святого Вселенского Собора», и т. д. [12] Такой формулировкой личных заявлений при голосовании членов Собора как бы нивелировалась подчеркнутая легатами в их заявлении тенденция преимущественного значения римской кафедры. Однако Отцы Собора прекрасно видели желание легатов всюду подчеркнуть первенствующее, руководящее значение римской кафедры. Учитывая такую обстановку, они, видимо, решаются оздоровить церковные отношения и указать римской кафедре действительное место и значение во Вселенской Церкви. Это Собор сделал во второй половине своих Деяний, путем создания 28-го правила.

Данное правило имеет громадное историко-каноническое значение. Недаром соборное утверждение его встретило в свое время сильный протест римского епископа, видевшего в нем твердую руку высшего церковного управления — Вселенского Собора, каковому одному ведомы границы власти патриархов и подвластны и сами патриархи. В настоящее время некоторые святители, искушаемые тем же «надменным духом», начинают вновь ревизовать указанное правило, стараясь найти в нем оправдание своих честолюбивых стремлений. Отсюда считаем весьма уместным изложить историю образования 28-го правила и сущность его.

Правило имеет главным своим предметом Константинопольскую Церковь. Константинопольская епископия стала впервые известна в церковном законодательстве только на II Вселенском Соборе (381 г.). Отцы II Вселенского Собора, во внимание к положению Константинопольского епископа, как епископа «Нового Рима», «града царя и синклита», предоставили ему 3-м правилом честь, равную чести епископа древней столицы — Рима, но по рангу указали ему второе место. Единственным мотивом такового возвышения по чести Константинопольского епископа служило политическое значение города, в котором находилась его кафедра. Таким образом, своему возвышению от простого викариатства до патриархата Константинопольская епископия обязана, прежде всего, историческому значению Константинополя — Нового Рима. Однако 3-м правилом II Вселенского Собора предоставлялась Константинопольской епископии большая честь, но никакой власти.

В течение семидесяти лет от II до IV Вселенского Собора административное значение Константинопольского епископа, вследствие близости его к центру светской власти, вое больше и больше вырастало в глазах первенствующих кафедр, а также и других митрополитов и епископов. Константинопольский епископ являлся как бы посредником между императорским двором и своими собратиями, имеющими нужду в высшем гражданском управлении. Умелое и тактичное ведение таких дел некоторыми Константинопольскими епископами, а также непосредственная близость их к императорскому двору обусловили им слишком широкий круг деятельности, который доходил часто до антиканонического вмешательства в дела соседних диоцезов. История знает много фактов, иллюстрирующих такое расширение прав Константинопольского епископа, далеко переходящее границы, положенные ему 3-м правилом II Вселенского Собора [13]. Так, еще во время св. Иоанна Златоуста (398—405) Константинопольская епископия была невелика, но права Константинопольского епископа распространялись на 28 провинций. А при римском епископе Бонифации I (418—422) были даже попытки подчинить Константинопольской кафедре восточный Иллирик [14].

Но наибольшего значения и силы в этом периоде Константинопольская епископия достигла при архиепископе Анатолии, во время IV Вселенского Собора. Еще до издания 28-го правила, на одном из заседании Собора документально узнали, что архиепископ Анатолий принял к рассмотрению дело епископов Фотия Тирского и Евстафия Беритского [15], подлежащих юрисдикции Антиохийского архиепископа. Все эти и тому подобные действия Константинопольского епископа, заходившие далеко за границы дозволенного, исключительно проистекали из создавшейся тогда исторической и политической обстановки. В силу этих условий он поставлен был в привилегированное положение. Необходимо было — исторически создавшееся преимущественное положение Константинопольского епископа ввести в определенные канонические рамки, что и осуществлено было 28-м правилом IV Вселенского Собора.

Собор подтвердил признание за Константинопольским епископом второго места по чести среди вселенских патриархов и ограничил юрисдикцию его тремя округами (диоцезами): Понтийским, Асийским и Фракийским, т. е. Собор определил границы власти Константинопольского епископа, назвав территорию, подлежащую его ведению, и ничего больше не вложив в содержание 28-го правила. Собор, таким образом, дал санкцию создавшемуся за это время «обычаю» Константинопольских епископов, указав, что этот «обычай» заключается в управлении, в поставлении митрополитов трех вышеуказанных округов (диоцезов) и в поставлении епископов для варварских: народов, живущих тоже в указанных трех округах (диоцезах).

Так была создана новая патриархия с определенными территориальными границами и с определенным ее положением среди автокефальных апостольских Церквей. На такой именно характер вновь учрежденного Константинопольского патриархата указывается в соборной грамоте к папе Льву I. «Так, издавна имевший силу обычай, которого держалась Святая Божия Церковь Константинопольская, рукополагать митрополитов областей азиатской, понтийской и фракийской и ныне мы утвердили соборным определением, не столько предоставляя что-либо Константинопольскому престолу, сколько упрочивая благочиние в митрополиях» [16]. То же пишет в своем послании к папе архиепископ Анатолий: «Собор решил, что Константинопольский епископ будет посвящать митрополитов диоцезов Понта, Асии и Фракии, но не других епископов этих стран, — решение, благодаря которому епископ Константинопольский теряет право посвящения, которым он пользовался в течении 60 или 70 лет» [17]. Еще ясней и определенней говорит известный истолкователь церковных канонов Иоанн Зонара: «Не над всеми без исключения митрополитами поставляется Константинопольский патриарх судьею, а только над подчиненными ему. Ибо он не может привлечь к своему суду митрополитов Сирии или Палестины и Финикии или Египта против их воли; но митрополиты Сирии подлежат суду Антиохийского патриарха, Палестинские — суду патриарха Иерусалимского, а египетские должны судиться у патриарха Александрийского, от которых они принимают и рукоположения и которым именно и подчинены» [18].

Итак, 28-е правило по своей структуре разделяется на две части. В первой части Отцы IV Вселенского Собора подтверждают 3-е правило II Вселенского Собора о предоставлении первенства чести Константинопольскому епископу наравне с римским епископом. Основание к такому приравниванию по чести послужило политическое значение городов, в которых находились эти обе кафедры. Исторический процесс возвышения Константинополя до мировой столицы обусловил Константинопольскому епископу соборное признание первенства чести, как в свое время Отцы II Вселенского Собора, принимая во внимание историко-политическое значение древнего Рима, признали первым по чести и рангу римского первосвященника. Таким образом, эта половина правила как в отношении римского епископа, так и восточного — Константинопольского — имеет чисто историческое гражданское основание, но никак не догматическое. Иного смысла в этой половине 28-го правила нет и нельзя видеть.

Вторая половина 28-го правила IV Вселенского Собора имеет своим основанием исключительно административное мероприятие, указывающее точно географические границы новообразовавшейся Константинопольской архиепископии, над которой только и полномочна юрисдикция Константинопольского епископа. Ни самый буквальный смысл настоящего правила, ни соборное сознание, создавшее правило, ни толкования последующих знатоков канонического права никогда не давали никаких прецедентов к иному пониманию его. 28-м правилом IV Вселенский Собор весьма последовательно и авторитетно, как высшее управление во Вселенской Церкви, во-первых, признал необходимым и создал новую архиепископию, и, во-вторых, — точно указал всем архиепископам-патриархам их место по чести во Вселенской Церкви. Этим указанием Вселенский Собор показал, что ему, как высшей церковной власти, принадлежит право образования границ новых архиепископий и право распределения мест по чести автокефальных Церквей.

Указанное правило было утверждено всем Собором, кроме легатов папы Льва I. Последние видели в нем честолюбивые стремления Константинопольских епископов к захвату власти над епископами Востока. На этой почве возникли пререкания в Церкви, давшие повод к образованию среди монофизитов слухов, что Лев I не согласен с несторианским постановлением Собора. В дело вмешался император Маркиан, который энергично потребовал от папы определенного ответа относительно подписи всех соборных постановлений. Папа согласился и при этом заметил, что он никогда и не думал выражать колебаний. Таким образом, правило вошло в жизнь и дело пошло обычным порядком [19].

Итак, IV Вселенский Собор созданием 28-го правила дал торжество соборному управлению в Церкви. Он создал новый патриархат, и в этом акте не было дано никаких предпосылок для образования в нем преимущества власти во всей Церкви. В отношении римского епископа Отцы Церкви подчеркивают в этом правиле только первенство чести, как епископу древней столицы Рима, наравне с епископом Нового Рима — Константинополя.

Собор рассматривает самого римского епископа равночестным константинопольскому епископу и не усматривает в его преимуществах никаких оснований догматического характера. Протестуя против такого постановления собора, епископ Пасхазий указывал на Никейский Собор, якобы навсегда утвердивший преимущество Римской Церкви, которое нельзя нарушить. В подтверждение этого он приводит 6-е правило I Вселенского Собора (325 г.) с поврежденным текстом в пользу Римской Церкви. Секретарь Собора Константин прочитал вслед за ним 6-е правило, неповрежденно и одинаково сохранившееся во всех восточных Церквах, которое и выяснило первые подложные строки латинской редакции данного Собором правила [20].Собор не сделал никакого замечания относительно разночтений, а просто не согласился с легатами и утвердил свое постановление. Все эти попытки легатов папы Льва I осуществить приматство римского епископа на IV Вселенском Соборе не удались. Собор не только провел самостоятельно все постановления, но счел долгом указать самой римской кафедре ее место во Вселенской Церкви, а возведением константинопольского архиепископа по чести до уровня епископа римской древнейшей кафедры показал, что таковые действия в Церкви правомочен совершать только Вселенский Собор.

Данное постановление Собора было действительным торжеством соборного начала в Церкви и осуждением проявленных папой тенденций на главенство.

На том же Соборе в корне была пресечена попытка к явному и грубому захвату власти в Церкви со стороны Александрийского Патриарха монофизита Диоскора. Он потряс основы соборности; он стремился всеми способами навязать Св. Церкви свою волю, свою человеческую правду поставить на место богооткровенной истины. Его действия в этом отношении становятся более понятны из рассмотрения характерных особенностей его личности.

История не знает биографии Диоскора до избрания его на Александрийский патриарший престол. Несомненно, что по происхождению он был египтянин, и есть основание думать, что по убеждениям был узкий националист. Диоскор не отличался учеными богословскими познаниями и не оставил после себя ученых богословских трудов. Он обладал решительным, грубым и властным характером. Александрийская Церковь, которую он возглавлял, была монолитна. Она была едина во всем Египте; Александрийский папа был митрополитом всего Египта, и все епископы были рукополагаемы или им самим, или епископом с правом делегата, т. е. получившим от него специальные полномочия на рукоположение. Все нити церковной жизни были стянуты к кафедре ап. Марка, и египтянин привык смотреть на своего епископа с величайшим благоговением [21]. Диоскор пользовался своим положением и управлял Александрийской патриархиею, как неограниченный гражданский деспот. Как выясняется из поданных на Соборе записок, а также из хода соборных дел, Диоскор из корыстных целей жестоко преследовал неугодных ему лиц. Он безжалостно преследовал родственников своего предместника св. Кирилла, используя даже свои широкие связи при царском дворе. Здесь ему хорошо был знаком временщик евнух Хрисафий, имевший неограниченное влияние на императора Феодосия II и представлявший сильнейшую опору монофизитства [22]. Мало того, Диоскор при вступлении на престол императора Маркиана, решился на безумную попытку — подстрекнуть Александрию к восстанию против нового государя, но эта затея, видимо, кончилась так неудачно, что правительство не нашло даже нужным наказать забывшего свой долг архиепископа [23]. Диоскор усвоил технику интриг и знал силу золота, — как говорил Евсевий, епископ Дорилейский [24]. Он не постеснялся великий авторитет и славу Александрийских православных патриархов, как знаменитых защитников Св. Церкви, употребить в орудие для достижения своих целей. Цель его была «провозгласить себя неподсудным соборному авторитету», стать выше Вселенского Собора. Диоскор пытался такими мероприятиями нанести удар тому, что было твердым оплотом внутренней церковной свободы — вселенским соборам [25].

Исторические церковные обстоятельства сложились в данное время очень благоприятно для его замыслов. В столице Византийской империи — Константинополе явно обнаружилась новая ересь монофизитов, исповедуемая и проповедуемая настоятелем одного из городских монастырей архимандритом Евтихием. Евсевий, епископ Дорилейский, хорошо знавший самого Евтихия, на местном соборе Константинопольском в 448 г. выступил против еретического учения Евтихия. Собор, под председательством архиепископа Константинопольского Флавиана, подробно разобрал дело и, в соответствии с православным учением и каноническими постановлениями Церкви, осудил ересь, а самого Евтихия, как не раскаявшегося лишил сана и отстранил от монастыря. При иных обстоятельствах, возможно, что ересь, прекращенная законными мерами правящего епископа, не смогла бы получить такой силы и такого распространения, как оказалось на самом деле. Евтихий не смирился: он письменно обращался к архиепископу римскому Льву, епископу Диоскору и константинопольскому обществу. Одновременно с этим он обратился через временщика Хрисафия к самому императору с жалобой на архиепископа Флавиана. Дело, таким образом, было перенесено из церковной сферы в область придворных интриг и личных счетов. Церковная история глухо отмечает личное недовольство Хрисафия архиепископом Флавианом, который будто бы при вступлении своем на архиепископский престол не одарил временщика, как тот требовал, золотом [26]. Хрисафий непосредственно принял сторону Евтихия, взял под свою защиту монофизитское учение и, вероятно, решил расправиться с непокорным ему архиепископом. По крайней мере, со стороны императорского двора шли неосновательные, полные злобы протесты против новшеств в учении о Лице Христа Спасителя, вводимых якобы лично архиепископом Флавианом. Ставилось ему в вину, что он в учении о двух естествах в Иисусе Христе восстанавливает несторианскую ересь и противозаконно низложил Евтихия. В таком духе был настроен временщиком Хрисафием император Феодосий II. Император был недалек по своим духовным дарованиям и имел слабую волю. Он легко поддался интригам. В целях умиротворения общего смятения в вопросах веры, для низложения архиепископа Флавиана, обвиняемого в несторианстве, и для восстановления в сане Евтихия он решает созвать собор. Для проведения таких мероприятий на соборе наверняка нужен был соответствующий человек из среды иерархов. Диоскор имел личную связь с Хрисафием и другими интриганами двора. Кроме того, он должен быть близок ко двору и как архиепископ императорского удела, каковым был Египет. Такой характер Диоскора, его склонность к монофизитскому учению Евтихия явились подходящей рекомендацией для избрания его активным руководителем собора. Диоскор с готовностью принял на себя такое назначение, отвечающее его властным замыслам. Он ни во что ставил Константинопольского епископа, поднимавшегося к тому времени на первенствующее место, и считал данный собор благоприятным случаем разделаться с ним и с антиохийскими Отцами, чтобы самому безраздельно господствовать на Востоке. Собор собирается в Ефесе в 449 г. Вопреки канонам, император Феодосий в особом рескрипте предоставляет Диоскору «власть и первенство не только перед Феодоритом, но и перед всеми прочими участвующими в собравшемся ныне соборе [27]. Диоскор явился на собор с подчиненными ему египетскими епископами и сирийскими монахами, придерживавшимися монофизитского учения и враждебными несторианству. Диоскор терроризовал Отцов собора. Он требовал от них подчинения своим решениям, пуская в ход уговоры и физическое принуждение [28]. По деликатному выражению архиепископа Флавиана, Диоскор здесь «держал первенство власти». Собор остался в памяти Церкви под наименованием «разбойничьего собора». Архиепископ Флавиан от побоев скончался, папа Римский Лев Великий был отлучен и монофизитство господствовало, а вместе с ним господствовал над всей Восточной Церковью и Диоскор. Это был своего рода заговор против истинной христианской веры и против великого апостольского принципа управления в Церкви — соборности.

С этим фактом открытого грубого захвата церковной власти и пришлось считаться IV Вселенскому Собору. Собор в Халкидоне был созван, когда вся кафолическая Церковь увидела страшную угрозу Церкви и когда создалась новая государственная конъюнктура, исключающая закулисное придворное интриганство. Собор был самый многочисленный (630 чел.), представляющий всю Вселенскую Церковь, и организация его была настолько совершенна, что обеспечивала полностью свободное волеизъявление и исключала всякую возможность насилия. На этом Соборе была осуждена ересь Евтихия и низложен Диоскор, несмотря на его могущество и влияние. Этим фактом торжественно подтверждается Отцами Собора, что единственно древлеапостольским принципом высшего церковного управления является Собор.

Вот две грозные попытки нарушить начала соборности в управлении Св. Вселенской Церкви. Постановления IV Вселенского Собора в Халкидоне против этих попыток служат неопровержимым доказательством того, что древняя Вселенская Апостольская Церковь не имела и не знала никаких ни догматических, ни канонических оснований для приматства одного епископа над всею Вселенскою Церковью, а, согласно Апостольскому преданию, организовывала свое церковное управление на началах соборности.

Доц. Н. МУРАВЬЕВ

[1] Деяния, т. III, стр. 91—92, изд, Казанской Духовной Академии, 1863 г.

[2] Там же, стр. 94.

[3] Там же, стр. 97.

[4] Деяния, т. III, стр. 141—142.

[5] Там же, стр. 142.

[6] Там же, стр. 602—603.

[7] Там же, т. IV, стр. 97.

[8] Проф. В. В. Болотов. Лекции по Истории древней Церкви, т. III, стр. 208—285.

[9] Подробный разбор теории папства см. в докторской диссертации бывш. ректора Московской Духовной Академии архиепископа Гермогена.

[10] По изысканиям Гефеле, Диоскор даже оставлен был на Соборе, но только исключен из состава голосовавших. Это удовлетворило легатов папы.

[11] Деяния, т. III, стр. 541.

[12] Там же, стр. 604.

[13] Проф. В. В. Болотов. Лекции, т. III, стр. 222—227.

[14] Там же, стр. 227.

[15] Деяния, том. IV, стр. 74.

[16] Там же, стр. 402.

[17] Гефеле, История Собора.

[18] Толкование Зонары на 17-е правило IV Вселенского Собора. «Ж.М.П.», 1949, № 12, статья проф. С. В. Троицкого, стр. 31.

[19] Проф. В. В. Болотов. Лекции, т. IV, стр. 309; Робертсон, История Христианской Церкви, кн. III, стр. 129; Гефеле (История Соборов) утверждает, что Трулльский собор в 80 г. 36-м правилом подтвердил 28-е правило, а папа Инно¬кентий III на Латеранском Соборе в 1215 г. буквально повторил 28-е правило в отношении Константинопольского патриарха.

[20] Деяния, т. IV, стр. 374—375.

[21] Проф. В. В. Болотов, Лекции, т. IV, стр. 321.

[22] Деяния, т. III, стр. 573.

[23] Деяния, т. III, стр. 590—-594. Болотов В. В., «Из истории Египта» (Христианское чтение, 1884, г., стр. 724).

[24] Деяния, т. 111, стр. 144 и 578.

[25] Проф. Болотов В. В. «Из истории Египта» (Христианское Чтение, 1884, стр. 723). Лекции, т. IV, стр. 266.

[26] Робертсон. История Христианской Церкви, кн. III, стр. 111, примеч.

[27] Деяния, т. III, стр. 158—159.

[28] Проф. В. В. Болотов. Лекции, т. IV, стр. 263.