У КРЕСТА ИЗ ВИНОГРАДНЫХ ЛОЗ

Чудесный вечер, ясный, солнечный. Широк разлет небесного купола. Земля глубоко внизу, за сиренево-голубыми массами воздуха,— далека. Исключительно чист Легкий воздух. В нем тот особый холодок, который не похож ни на прохладу леса, ни на свежесть морского ветра, — который рождается только снегами, родниками, ледниками альпийскими. Да вот он и стоит перед глазами во всем могучем великолепии своем — Казбек. И легкая, готовая вот-вот растаять в небесной голубизне, как фата-моргана, идет от него цепь снежных вершин...

«Много мук приняла за свою историю наша страна, и вот вновь познала она расцвет, и уже не страшны ей больше ни Чингис-хан, ни шахи Измаил, Тамаз и Ага-Магомет-хан, ни Тимур, ни хваразмийцы, ни персы, ни турки, и день ото дня краше становится Грузия!» — с подъемом говорит мой спутник, протоиерей о. Платон, один из ближайших сотрудников первосвятителя Грузии Католикоса-Патриарха Каллистрата.

Мы только что побывали в храме святого Давида Гареджийского, расположенном на самой середине горного склона, высадились на, площадке фуникулера, — и я дивился, с какой юношеской легкостью этот семидесятипятилетний человек взбегал по узким «козьим» горным тропам. Там, у прекрасного храма в старо-грузинском стиле, построенного за четыре столетия до того, как приняла христианство Русь, расположен некрополь, хранящий прах выдающихся представителей грузинской культуры — писателей, поэтов, философов: Николая Бараташвили, которого грузины называли равным Байрону, Ильи Чавчавадзе, Акакия Церетели, Важа Пшавела, Якова Гогебашвили, С. Джанашиа и других. Там, обнажив голову, долго стоял я перед гротом в стене храма, где в тихом полумраке прочтешь: «Родился 1795 году января в 4 день, убит в Тегеране 1829 г. января в 30 день», — и различишь крест, плачущую фигуру, два книжных томика и ветку лавра. Рядом с могилой А. С. Грибоедова расположена и могила его жены, Н. Чавчавадзе, дочери крупного грузинского поэта и внучки грузинского посланника при русском дворе. Ей, юной вдове, принадлежат высеченные на южной стороне памятника великому русскому поэту строки, полные скорби и достоинства: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?». Здесь, у печального грота, почувствуешь себя на перекрестке истории двух единоверных народов, — древней, героической истории Грузии и величавой истории отечественной, — сколь счастливо слились ныне дороги этих народов!..

Сидя на вершине горы св. Давида, вглядываешься в расположенный внизу Квашветский храм св. Георгия. Многие богомольцы спускаются в Квашветскую Георгиевскую церковь, чтобы приложиться к находящемуся здесь старинному образу преподобного Давида. Эта церковь — Георгиевская — построена в 1904—1910 гг., на месте разобранной старой церкви, трудами нынешнего Католикоса-Патриарха.

«Мтацминда», святая гора... Сгущался голубой воздух гор. За нашими спинами чуть слышно шелестела под ветерком густая зелень. Далеко в горы протянулся великолепный парк с широчайшими террасами, нарядными павильонами, скульптурами, цветниками, разнообразными насаждениями пышной субтропической флоры. Парк носит имя И. В. Сталина. Когда-то здесь, на голой вершине горы, ветер взметал к небу желтую пыль.

«А вон дорога на Мцхет», — показывает рукой в сторону Казбека мой собеседник. Туда постепенно перемещается центр города, там выстроены целые кварталы новых многоэтажных домов, сады, парки, широкие бульвары.

Город огромен, — будто лава вылилась из многих горных ущелий и залила низину, местами до самого горизонта.

«Вот наш Сионский собор, — видите, как далеко стоит он от Нового города, — продолжает собеседник. — А несомненно, что там, у собора, был некогда центр. Сказание об основании города говорит, что когда-то в этих местах тянулись дремучие леса. Однажды сюда приехал на охоту из Мцхета, тогдашней нашей столицы, царь Вахтанг Горгаслан, прославленный грузинской историей как отважный полководец, строитель и просвещенный государственный ум. На охоте спущенный с руки Вахтанга сокол погнался за фазаном и, настигнув, ударил его с такой силой, что обе птицы упали на землю. Царь направил в ту сторону свою лошадь и обнаружил, что птицы упали в реку. Вода же этой реки была такой горячей, что и сокол и жертва сварились. А место, при исключительной живописности его, показалось царю столь удобным для человеческого жилья, что он приказал заложить здесь поселок. Поселок вскоре разросся в город, и Вахтанг Горгаслан перенес сюда из Мцхета столицу грузинского государства. «Тбили» на нашем языке значит теплый...»

Край легенд, высокой поэзии, героического эпоса... Край давней христианской культуры...

Центральная часть старого Тбилиси — сложнейшее сплетение улиц и улочек, протянувшихся по некрутому горному склону, узких, но очень чистых и живописных. Перед многими из домов, опоясанных крытыми и открытыми галлереями, украшенных балконами, фонариками, башенками в редкой по тонкости и выразительности резьбе, остановишься с чувством истинного восхищения, но и с жалостью, — зачем эта бездна труда, художественного вкуса и высокого мастерства отдана дереву, а не прочнейшему из металлов! Но и эта музейная красота хранится подчас больше столетия.

Основная точка центра — это патриарший кафедральный Сионский собор. Первоначальное здание храма родилось одновременно с перенесением Вахтангом Горгасланом грузинской столицы из Мцхета в Тбилиси, во второй половине пятого века. История не сохранила сведений о том, сколько времени стояло это первоначальное здание, известно лишь, что в начале седьмого века на его месте возводится второе, а нынешний храм, третий по счету, воздвигается в X—XI веках.

Сионский собор — великолепный образец церковного грузинского зодчества, которое истоками своими уходит в Византию, но затем, вбирая в себя на протяжении веков мотивы народного, национального искусства, создает свой особый, неповторимый, оригинальный стиль.

Храм строг и очень гармоничен в сочетании архитектурных деталей, имеет в плане традиционную форму креста, трехнефный, с многогранным барабаном в узких высоких окнах, обрамленных тонким орнаментом, с коническим верхом, кирпичный, облицованный желтоватым, очень приятных теплых тонов, болнисским камнем, месторождение которого — Грузия. На церковном дворе под каменными плитами, под густыми насаждениями из вечно-зеленых растений покоятся останки настоятелей собора.

История собора, как история и всех церквей и монастырей Грузии, как и вся вообще ее церковная и национальная история, полна трагедии, подвига, стойкости и мужества. Без содрогания нельзя читать о многочисленных примерах этого мученичества и стойкости в вере. Когда в 1226 г. на Грузию напали хваразмийцы, их вождь Джелал-Эддин велел обезглавить Сионский собор, на месте его купола поставили подобие трона, и Джелал-Эддин, сидя так, смотрел, что делается на мосту через Куру. А там, на мосту, куда согнали всех жителей города и окрестностей, были установлены иконы Спасителя и Божией Матери, и каждому из пленных предложено было осквернить иконы и принять магометанство, чтобы этим купить себе жизнь. Вероотступников не нашлось. Обезглавлено и брошено было в реку до ста тысяч грузин-христиан. Джелал-Эддина сменил Чингис-хан, затем Тимур восемь раз опустошал Грузию, в первую очередь предавая поруганию церковные святыни. Персидский шах Измаил в 1552 г. с точностью повторил злодеяние Джелал-Эддина: сняв драгоценную ризу с иконы Сионской Божией Матери, он установил икону на мосту и приказал убивать и бросать в реку всякого, кто откажется осквернить божественный лик. Грабили и разоряли собор шах Тамаз и шах Аббас Великий, турки и шах Ага-Магомет-хан, приказавший все иконы, церковную утварь, облачения, богослужебные книги свалить в кучу на полу собора и сжечь...

Отшумели столетия, обессмертившие имена мучеников за веру, исчезли потоки слез и крови, и — озаренная тихим пламенем свечей, — покоится в Сионском соборе одна из главных святынь Грузинской Церкви — крест святой Нины, сопровождавший просветительницу всю ее жизнь в Иверии. По одним сведениям, этот крест из виноградных лоз сделан святою в Мцхете, точно по образу креста, который, по преданию, она получила из рук Богоматери в Иерусалиме. Мцхетский вариант жития святой Нины настаивает на том, что это и есть именно тот самый, первоначальный крест, полученный в Иерусалиме. Перевитый волосами святой, крест этот, о котором епископ Кирион пишет, что «ни одна святыня в мире не пространствовала столько, переходя из государства в государство, от народа к народу, из монашеской обители в обитель, из святого храма в храм Божий, из столицы в столицу, чрез моря и горы, реки и долины», — хранится в драгоценном киоте, водруженном с левой стороны иконостаса, и доступен для обозрения и поклонения каждому верующему.

...Вот он! Отчетливо виден его основной ствол и боковые крылья. Когда-то, тысячу, а может быть, и больше лет назад, когда, под напором жестоких кровожадных иноверцев, уносил народ грузинский свою национальную и церковную святыню далеко в горы, к снегам Казбека, треснула поперечная лоза и погнулась концами вниз... Шестнадцать веков назад держали его вдохновенные руки каппадокийской девушки, познавшей и провозгласившей силу новой Правды. Шестнадцать веков! Как трудно человеческому воображению охватить этот океан времени, эту длинную цепь человеческих поколений, — а вот он, живой, перед глазами моими...

«...Крест святой Нины, как палладиум христианского существования народа и дар небес, сияет лучезарным блеском на тверди Иверской Церкви, неизреченным светом озаряя весь священный удел Богоматери...» — говорит дальше епископ Кирион.

...Патриаршим служением идет литургия в Сионском соборе. Где-то там, за стенами древнего храма, стоит жара и оглушает шум громадного столичного города. Здесь прохлада, высоко под куполом скрещиваются стрелы, лучи, стены, плоскости солнечного света и густоголубой, переходящий почти в синеву, кадильный дым рисует на них пышные округлые узоры. Голос первосвятителя силен и привычно отзываются ему древние стены. И — дивно звучание хора. Напевы своеобразны великолепной широтой и мягкостью своей, звучит в них скорбь и нежность.

...Сквозь молчаливую толпу молящихся продвинется одинокая фигура, протиснется к левой стороне иконостаса, к киоту с крестом святой Нины, не только просветительницы древнего края, но и утешительницы, заступницы за всякого обиженного, спутницы женщины-христианки на протяжении ее жизненного пути. Фигура эта тихо опустится на колени, склонит голову и, раскинув в стороны руки, надолго замрет в тихом призыве, в мольбе... Это крестообразное положение тела, эта древнейшая поза молящегося христианина — одно из самых сильных, самых выразительных и самых волнующих впечатлений, которые оставит в памяти приезжего церковный быт земли Иверской...

И вновь вечер, тихий, ясный, ласковый, с влажным запахом полевых трав, с настоявшимся за долгий день теплом, которое пронизывает струйки ледяного горного воздуха. Вот он, вновь, Казбек, — в серебряной седине тысячелетий, могучий, видный отовсюду. До него далеко, много лежит по дороге к нему гор, ущелий, долин, рек, селений, лесов, но он виден отовсюду.

Изумительна здесь Военно-Грузинская дорога. Стрелою вылетает она из городского кольца и мчится к горам.

...Уже далеко за нами город. Тихо плывут назад мандариновые и лимонные рощи, виноградники, отары белых овец по склонам гор, река, скалистые вершины в развалинах древних замков.

Мягко покачивается на сильных рессорах отечественная «Победа». Впереди, рядом с шофером, с привычной хозяйской зоркостью всматриваясь в подробности пейзажа, в простой рясе на легком меху и меховой шапке сидит первосвятитель Грузинской Церкви, Католикос-Патриарх-Каллистрат. На заднем сиденье поместились мой спутник и руководитель по святым местам Грузии о. Платон, я и стройный мальчик с большими внимательными глазами, одетый в форму средней школы, отличник Реваз Каралашвили, правнук Патриарха.

Справа, высоко на горе, показывается прославленный «Джвари», древний крестовый монастырь. Еще несколько минут езды, и — вот оно, древнее сердце Грузии, начавшее биться две тысячи лет тому назад на слиянии горных рек Куры и Арагвы. Асфальтированная улица, парк, — и машина тихо въезжает в ворота длинной крепостной ограды.

Мало сказать, что основная святыня Грузинской Церкви, собор «Свети-Цховели» производит впечатление величественности — он потрясает своими размерами, высотой, тяжкой массой своих стен, сводов и купола.

Шестнадцать веков прошло с тех пор, как место это стало местом молитвы. Шестнадцать столетий назад здесь, в крупном торговом центре, раскинувшемся при слиянии горных рек Куры и Арагвы, в столице государства, известного везде в Европе, просвещенный царь Мариан, муж римлянки, торжественно встретил, как будто уже давно ждал ее, каппадокийскую девушку, принесшую ему и языческому его краю весть о новой Истине, потрясавшей весь мир, и символ этой истины — крест. Мариан принял новую Правду и вскоре крестился сам и крестил весь народ свой от византийских священников, — вот в этих самых холодных водах горных рек, которые текут перед глазами моими. И, приняв крещение, начал строить первый в стране христианский храм...

Суровость, мощь, величие... Таков был и первоначальный храм. Мы не знаем, почему через три столетия был он перестроен, какие в архитектуре его были изменения, почему древняя святыня эта лишь с малыми изменениями дошла до нас с далекого одиннадцатого века. Свирепый Тимур пытался взорвать стены храма, но камень устоял, а частичные разрушения были вскоре полностью восстановлены грузинским царем Александром Первым...

Суровость, мощь, величие... Каждый шаг по древним каменным плитам рождает стоголосое эхо, отзывается под высокими сводами. Там, на высотах, проложены сложные ходы в стене, хоры, открывающиеся в сторону алтаря двухоконными, с колонной посередине, лоджиями [1]. Запрестольный образ Спасителя огромен, уходит к куполу. Под ним — изображения апостолов. Эта прекрасная роспись до недавнего времени была скрыта от молящихся многоярусным иконостасом. По воле Святейшего Католикоса-Патриарха Каллистрата, иконостасу была возвращена традиционная грузинская одноярусная форма, и роспись ныне предстает перед глазами верующих во всем своем великолепии. Закрашены были подсиненным мелом и редкие по силе стенные фрески одиннадцатого века. Малая открытая часть их, объединенная общей темой «Всякое дыхание да хвалит Господа», надолго приковывает взволнованное внимание зрителей своей выразительностью и глубиной замысла. Когда будет освобождено от многовековых наслоений основное живописное богатство собора, это будет не только церковно-национальным праздником самой Грузии, но и крупным вкладом в историческую сокровищницу искусства советских народов и событием в искусстве мировом.

Дыхание веков, идущее из самой глубины их... Как не волноваться, молитвенно коснувшись самого сердца древней святыни, огромной колонны, от которой получил свое название «Свети-Цховели», — «Живоносный столп» и сам собор! Колонна сменила тот самый ствол кипариса, который был основным в постройке первого храма в Мцхете, но сохранила его первоначальное наименование. Под корнями этого кипариса, согласно преданию, покоится Хитон Христа... Две высокие сени возведены над местами патриаршим и царским, но Патриарху принадлежало первое по чести место, и молившиеся сначала лобызали десницу Патриарха, а потом уже кланялись царю. Но немало и царей кончали свою жизнь постригом и уединением монашеской кельи. Впрочем, в давние времена, интересы национальные теснейшим образом сплетались с интересами религиозными и борьба за национальную независимость неизбежно была и борьбой за веру, — недаром турки, татары, персы, заливавшие кровью страну древней культуры, с особой силой злобную ярость свою обрушивали на церковные святыни народа, на монастыри и храмы, на иконы и кладбища, на духовные школы и библиотеки, а наиболее жестоким предсмертным пыткам подвергали именно представителей Церкви. Да и вся прекрасная поэзия грузинская восходит в истоках своих к поэзии молитвенной, церковной...

Собор «Свети-Цховели», вместе с тем, и национальный некрополь, хранящий прах строителей Грузии. Под громадной плитой прозрачного мрамора, вделанной в пол собора, покоятся кости царя Вахтанга Горгаслана, основателя Тбилиси; бронзовые плиты прикрыли прах царей Ираклия и Георгия; прочие плиты указывают место последнего упокоения многих царевичей, царевен и владетельных князей.

Прохладный вечерний воздух кажется теплым, даже жарким, после холода тысячелетних стен. В последний раз обходим громаду древней базилики и вновь надолго задерживаемся перед окном алтаря — узким, высоким, обрамленным четырьмя поясами прекрасного орнамента, помещенным между двумя вертикальными многоколончатыми столбами с поперечным широким резным поясом наверху. Останавливаемся и перед средней аркой на восточной стене собора, с дивной нежной резьбой по основанию, с крайне смелой скульптурной композицией в вершине арки: лучи, расходящиеся веером и заканчивающиеся медальонами, стоящие в высоте, как гигантский пышный павлиний хвост. В медальонах — по-грузински нанесены имена строителей собора — католикоса Мелхиседека и зодчего Арсакидзе. Но два этих имени не могут уверить, что только им обязан храм изумительной своей красотой: любовь к родному дому, к вере отцов, высокое вдохновение в труде должны были иметь все, кто участвовал в постройке этого величественного сооружения, до последнего подносчика кирпича, — иначе нельзя было бы воплотить в жизнь эту дивную красоту! И недаром о барельефном изображении человеческой руки с наугольником на одной из стен базилики, в чем вероятнее предположить просто личный знак мастера-строителя, народ, ревнивый к творениям национального искусства, уже давно создал легенду, что рука эта, принадлежавшая гениальному подмастерью Константину, по завершении работ была отрублена мастером, чтобы нигде, ни в какой точке земли не мог возникнуть такой же шедевр строительного искусства...

Оглядываюсь в последний раз. Потрясает величиной тысячелетнее здание. Как сурово прост этот камень, какие cкромность и благородство в гармоническом сочетании его тонов, — красного, желтого, оранжевого, серого, зеленоватого!

В голубом бледном небе проснулась первая звездочка, трепетная и робкая. У крепостной стены стоит скромная двухъэтажная деревянная дача. Летняя резиденция Патриарха редко, впрочем, видит в своих стенах ее хозяина, — отдых он находит только в труде.

Край легенд, сказаний, героического эпоса, в котором суровость сочетается с кротостью, сила с мягкостью, отвага с самоотречением...

Память народа грузинского с особой бережностью хранит имя святого Давида Гареджийского, прибывшего в числе других отцов-просветителей из Сирии в Грузию, чтобы продолжить и расширить дело св. Нины. Об этих подвижниках говорит предание, что они явились в Мцхет, перейдя реку «немокрыми ногами», и, к великому удивлению царя и народа, приветствовали их «миром и благословением на языке иверцев»... Отцы Давид и Лукиан поселились в месте голом, безводном и пустынном («Гареджи» и значит по-грузински — пустыня). Готовясь к миссионерскому подвигу, пустынники проводили время в молитве и строительных трудах. Предание повествует, что три оленьих самки с оленятами приходили и отдавали подвижникам молоко, а те делали из него сыр, — приходили ежедневно, кроме среды и пятницы. Однажды, живший у подножия горы дракон (по древнему описанию, «змей, имеющий глаза большие и светлые, подобно животному, на голове большой рог, а на шее — щетину волос») похитил одного из оленей. Давид спустился с горы и пошел на чудовище со словами: «Если не уйдешь отсюда, то этим посохом и крестом Христовым рассеку чрево твое и отдам на съедение червям!» Дракон, злобно извиваясь, пополз к реке Куре, но по дороге был сожжен молнией, сожжен стремительно, «как стог сена». На месте этом и до сих пор не растет трава.

В другой раз фазан, спасаясь от ястреба, полетел к горе, на которой подвизались пустынники. Проходивший вскоре после этого по лесу охотник-араб (язычник), по имени Бубакар, увидел Давида, распростершего руки на молитве, а у ног его — фазана, и рядом с фазаном — ястреба. Охотник прицелился в фазана. «Оставь мне живою эту птицу, она прилетела ко мне за спасением»,— остановил охотника пустынник. Араб с сожалением и удивлением усмехнулся и сказал: «Бедный монах, я хочу убить тебя самого, а ты просишь о птице». Пустынножитель спокойно ответил: «Нет, ты не имеешь власти убить меня». Пришедший в ярость язычник поднял меч, но в тот же миг рука его окостенела. Потрясенный, он пал на землю и стал молить о прощении. После молитв святого рука араба ожила. Вскоре Бубакар вместе со всей своей семьей принял крещение.

А вот уже не легенда, а историческая запись. Пасха 1617 г. пришла в Тифлис, захваченный жесточайшим врагом христианской Грузии персидским шахом Аббасом Первым. Шатер шаха был расположен неподалеку от гареджийской обители св. Давида. Ночью послышалось пение. Удивленный тем, что кто-то может петь в стране, где нет иных человеческих звуков, кроме плача, шах послал своих приближенных узнать, в чем дело. Вернувшиеся сообщили, что в монастыре идет торжественная служба, на которой присутствует шесть тысяч монахов. Шах отдал приказ отряду конницы истребить мечами всех молящихся. Он согласился удовлетворить только последнюю просьбу монахов — закончить пасхальную литургию. Затем приказ был приведен в исполнение. Иноки умирали, христосуясь друг с другом.

Неведомо кем составленное в древние времена «Житие святого Давида Гареджийского», из века в век переписываемое, сохранилось и до наших дней. Сколько выразительности и трогательной человечности в приписке последнего переписчика «Жития», архиепископа Алавердского Зенона: «Св. блаженный отче Давиде Гареджийский! Помяни мя, грешного, описателя сего, архиепископа Зенона... Житие св. Давида едва не подверглось совершенному истреблению от огня и мне стоило больших трудов разобрать оное и опять привести в полный состав...»

Подлинно, край легенд и сказаний... Официально, основание грузинской литературы относится к началу пятого века, от которого дошли до нас памятники письменности, — хотя возможно, что памятники эти за предыдущий период просто не сохранились. С пятого века по одиннадцатый литература Грузии — это исключительно религиозная литература. Темы духовного характера сопровождали грузинскую литературу и дальше, еще столетия, — одиннадцатый век знаменует лишь зарождение светской литературы. Но шесть начальных веков — это богатая сокровищница национальной грузинской культуры. Первой грузинской книгой был перевод для царицы Сагдухты Евангелия. «Мученичество святой Шушаники» — уже оригинальное произведение грузинской литературы, написанное в конце пятого века, говорит о существовании в то время на грузинском языке целого ряда книг. С шестого века письменность в Грузии распространяется стремительно и вместе с тем переводы весьма распространенных в те времена апокрифов («О сотворении первых людей», «О Соломоне и Китоврасе», «Хождение Богородицы по мукам» и др.) обогащаются художественными, вольными, своеобразными подробностями, — свидетельством народной поэзии. С другой стороны, эти (привнесенные извне) темы возбуждают народную фантазию и рождают целый поток былин, сказаний, сказов, легенд, песен, сказок. И уже совершенно самостоятелен период грузинской литературы, носящий наименование агиографии и посвященный житиям и мученичеству грузинских подвижников и святых. Это не просто записи о людях и событиях, — это литературные произведения поэтического мастерства, в которых историческая действительность сплетается с художественными догадками и предположениями автора и его выводами морально-эстетического порядка...

Голубые елочки, узоры гигантских цветников, изумительная перспектива центральной аллеи, торжественные марши широкой лестницы, великолепные богатства парка на месте, еще недавно пустом, голом. Зрелище, открывающееся отсюда, с вершины горы св. Давида, — одно из самых волнующих в мире.

Вон, внизу, но высоко над городом, крест над церковью св. Давида, как бы повисший в голубом воздухе. Некогда там был монастырь. Карталинский царь Давид, постригшийся в монахи, жил в монастыре св. Давида. Не один Давид, познав тщету мирской славы, сменил корону царя и меч воина на монашескую мантию.

...Орел почти неподвижно кружит в голубоватом тумане ниже вершины, отчетливо сверху видны его мощные крылья в светлой кружевной оторочке. Но в сильный бинокль, среди темных нагромождений камня и зеленых садов и парков внизу отчетливо разбираешь детали города и отдельные строения. Вон, небольшая, чистенькая, нарядная внутри, церковь св. Троицы, — почти точная копия Сионского собора. Вон церковь св. Георгия, восстановленная от первого камня до вершины Католикосом-Патриархом Каллистратом. А дальше, за красивой площадью челюскинцев, за монументальным зданием цирка, за зеленым разливом парка, в тихом районе стоит храм Божией Матери в честь Дидубийской иконы ее, пользующейся особым вниманием и почитанием верующих. И с этой церковью связано имя Святейшего Католикоса Патриарха Каллистрата, — и этих стен коснулась его созидательная рука, — отсюда начался когда-то его пастырский путь. Сегодня утром стоял и я под ее сводами. Первоначальная постройка храма относится к седьмому веку. Особенной любовью окружала его и украшала царица Тамара. В нем она и венчалась с осетинским владетельным князем Давидом Сослани Багратионом. В храме этом хранится высоко почитаемая святыня Грузинской Церкви — икона Божией Матери, именуемая Дидубийской. Живопись иконы не тронули восемь веков, истекших с времен ее создания. Вторая ценность храма — образ Божией Матери Скорбящей, с мечом, устремленным в сердце Пречистой. И особо чтутся еще две иконы этой церкви — святых Тамары и Георгия.

Нет церкви в Грузии, где, наряду с иконами св. Нины, св. Тамары, св. Давида, не было бы в том или ином виде изображения св. Георгия. Прославление его памяти восходит началом своим к первым временам христианства в Иверии. Просветительница края, по преданию, была родственницей великомученика и основала в память его много храмов в разных местах Грузии. С тех пор Грузинская Церковь избрала его своим покровителем, а царство Грузинское приняло его изображение в свой государственный герб. Почитание святого в странах христианской Европы началось значительно позже, а по-французски Грузия так и называется «Георгия».

Круто скошенный нарядный вагон фуникулера беспрерывно высаживает все новые и новые группы экскурсантов и горожан, поднявшихся, чтобы подышать горным воздухом и полюбоваться пейзажем. Вертикальная стрела подъемника видна отовсюду, а от тех мест за проспектом Руставели, за горным садом, за высоким мостом над прибрежным бульваром, — от мест, где раньше тянулись городские свалки, а сейчас над гранитным берегом Куры вырос прекрасный длинный парк-цветник, — оттуда с наступлением темноты павильон-дворец, венчающий гору св. Давида, очерченный тонким световым кружевом, открывается высоко в небе как сказочный замок.

Воздух сгущается к вечеру, по горизонту легла туманная полоса неопределенной высоты, и над нею сверкает вершиною огромный Казбек. Военно-Грузинская дорога мчится к его перевалам и в начале дороги отчетливо рисуется на вершине горы мцхетский Джвари, — совершенное создание старо-грузинской архитектуры, с его волшебной игрой света и теней. Небольшой и тоже расположенный на горной вершине, за десятки километров виден отовсюду храм 7-го века Самцевриси. А там, впереди, у самого Казбека, в селении Казбек венчает вершину горы тоже небольшая церковь Самеба, — эту церковь после посещения Кавказа воспел Пушкин в своем «Монастырь на Казбеке». По всей Грузии, по всем горам ее и долинам стоят храмы большие и малые, скиты, монастыри и целые подземные города, как расположенный в горном ущелье Куры многоярусный монастырь-город, с храмами, соединенными сложной системой внутренних переходов, с большой центральной церковью, где имеются фрески, посвященные царице Тамаре и отцу ее Георгию; с кельями, залами, водоемами и купальнями. Стоит в горах один из самых ранних памятников грузинского зодчества, возведенный в пятом веке, — Болнисский Сион с его пышным богатством архитектурных украшений, и Сион Атенский, близ Гори, возникший на два века позже, точно повторяющий архитектурную композицию мцхетского Джвари, с замечательными барельефами и образцами фресковой живописи самого начала десятого века. Охраняют великое прошлое

Грузии монастырь Сафара с его двенадцатью храмами и богатой стенной росписью и монастырь Гелатский, возведенный в двенадцатом веке великим Давидом-Строителем в зеленой долине, среди виноградников и садов, и славящийся мозаикой; и монастырь-крепость Кватахеви, и монастырь Тимотес-Убани, тринадцатого века, с храмом, бирюзовые яркие изразцы которого на фоне темного кирпича восторгают зрителя, а монументальная фресковая живопись будит в нем высокую радость. Хранят эту память величественный, грандиозный и стройный Алавердский кафедральный храм Никорцминда, построенный почти тысячу лет назад, с двенадцатью высокими окнами мощного барабана в сплошной филигранной тонкой резьбе, и храм Кацх — церковь-ротонда одиннадцатого века, шестигранная в основании, трехъярусная.

По-южному быстро смеркается, плотнеет воздух, последние свои лучи посылает Казбек и меркнет, уходит в тьму ночи. Но еще перед тем, как окончательно сгуститься ночной тьме, глубоко внизу вспыхивает свет, накатывается волнами, бежит вперед, в дали, — и вот уже по самому горизонту мерцают огни, и уже и горизонта не определишь глазами, не различишь той черты, которая отделяет его от неба, тоже играющего крупными голубыми, белыми, зелеными звездами. Облокотившись на теплый от недавнего солнца камень барьера, смотришь вниз, в эту сверкающую, переливающуюся бездну, на огни земли, слившиеся с огнями неба, и в необыкновенной легкости прохладного горного воздуха вдруг потеряешь ощущение собственного веса и покажется, что, если раскинуть руки и оттолкнуться от вершины, — полетишь, будешь тихо парить в этом мерцающем звездном мире над просторами древней священной Иверской земли...

Р. ДНЕПРОВ

[1] Лоджия — открытая галерея на колоннах вдоль стены здания.