БЕРЕЗЫ НА КРОВИ

Русская Православная Церковь особенно высоко оценивает подвиг самопожертвования и с особым усердием возносит моления о тех, кто душу свою положил или готов положить за други своя.

В Великую Отечественную войну поход легендарной Советской Армии за освобождение не только родных земель, но и всего человечества от фашистской ночи сопровождался неисчислимыми могильными холмиками. Русской Церкви близки и дороги эти безвестные герои, с особым волнением молится она о них.

В наши дни, когда с новой силой работает против советской страны питаемая награбленным золотом машина фальши, лжи, клеветы, нам кажется уместным рассказать об одном из многих русских кладбищ на чужбине, этих очевидных свидетелей братского человеколюбия, бесстрашия во имя идей, неподкупной чести, верности в слове и обещании, столь свойственных народам СССР.

Летний знойный день, поля зеленой, начавшейся наливаться золотом ржи, извилистая проселочная дорога между полями — глубокие неровные колеи, пепельно-пыльные горбы закаменевшей грязи, следы копыт в разлатых подковах — широкие ясные дали и впереди, на вершине пологой гряды, синевато темнеет молодая березовая роща. Ровными струнками виднеются белые стволы, сумрак меж ними веет прохладой, среди зелени белеют стены, встает над ними синий широкий купол, выше деревьев поднимается высокая новгородская звонница, и уже в самом небе, голубом, бархатном, сверкает золотая луковка и крест над нею. Крест парит выше всего видимого, как бы благословляет мирные пашни, леса, долину, и по вечерам, когда вишневый закатный свет ложится на нивы, неотразимо влечет к себе глаз, сверкает ослепительно, видимый на двадцать километров окрест, и последним уходит в сумрак ночи.

Алеют пышные нежные маки среди колосьев, синие васильки вышли к самой дороге; резко взлетит над землею птица и, то взмывая, то припадая к самым колосьям, стремительно, толчками полетит вперед, превратится в точку, исчезнет в золотом мареве летнего дня. И плывет, плывет в голубом небе навстречу белым облакам золотой православный крест.

Где это, на каких срединно-русских просторах встает этот мирный, ласкающий глаз и дающий отраду сердцу пейзаж, над какими полями плывет благословляющий крест — московскими, рязанскими, калужскими, смоленскими?

Нет. Это — в далекой Франции, в Шампани, у старого Реймса.

В 1916 г. Франция, истекавшая кровью в борьбе с вековым врагом, взмолилась к своей союзнице России, уже однажды спасшей ее от разгрома страшной ценою крови, преждевременным для нее наступлением, когда немецкие полчища дорвались до Марны, нависли над самым Парижем. Как ни тяжко было положение России на фронте, из отборных, с боевым стажем, солдат и офицеров был составлен «Особый корпус» для отправки во Францию.

Посылка отборных воинских частей за тридевять земель от родного дома была для царского правительства вопросом престижа и «платы натурой» за французские займы. Но сознание рядового бойца в этих частях было пронизано чувством, врожденным русскому человеку, как только он окажется вдали от Родины, чувством огромной ответственности за выпавшую на его долю миссию посланца великой страны в среде дружественной, но все же не своей, не родной. На неведомых полях предстояло каждому из них показать, на что способен легендарный русский солдат.

В условиях современной войны такое небольшое боевое соединение как четыре бригады, конечно, не могло решить судьбы Франции, — времена боевого единоборства отборных частей прошли, исход боев решали массы. И однако, какой дало моральный подъем, какое огромное произвело впечатление во Франции уже одно известие о формировании этой специальной воинской группы. Крепче держались в окопах французские солдаты, смелее шли в атаку, увереннее стали в победе. И когда, пройдя у полярного круга, у самой кромки вечных льдов, без сна, в непрестанной готовности к прыжку в ледяную воду, в ежесекундном риске взорваться на неприятельской мине, русские солдаты обогнули материк и высадились в Марселе, — стотысячные толпы залили набережную, прибрежные улицы и широкую улицу Канебьер, по которой шли русские батальоны. Несметные крики приветствий, дети над головами матерей, смех и счастливые слезы, шляпы, подбрасываемые в воздух, цветы, деньги, шали, перстни, браслеты, летящие под ноги передовой колонны. Невиданным во Франции четким и крупным, «печатным» шагом, геометрически держа равнение, с боевой дружной песней, тоже неведомой в стране, шли рослые, плечистые русские воины, и, вместе со слезами и смехом, перекатывалось по толпам радостное, звонкое, благородное, восторженное:

— Слава, слава, вечная слава России! Слава благородной стране! Вот она вновь спасает нас — великая, прекрасная Россия!...

Половина «Особого корпуса» была отправлена на Македонский фронт, где и сражалась бок о бок с французскими частями, половина брошена на места жестоких боев — в Шампань. И нельзя без глубокого волнения, без восторга и гордости за великий народ наш читать пожелтевшие страницы архивных материалов, относящихся к тому времени, воспоминания участников этих боев-французов, официальные документы.

И как же не волноваться, читая о том, как русские солдаты, идя в атаку, вихрем вырывались вперед, опережая своих боевых соратников-французов? Или о том, как в критические минуты, когда шквальный огонь неприятельской артиллерии пригвождал людей к земле и в огненном пекле этом замирало все живое, не в силах не только двинуться вперед, но пошевелиться, — как в эти решающие минуты громоподобное русское «ура» поднимало союзников, вливало новое мужество и отвагу в их ослабевшие было сердца, предопределяло исход боя? Как современному русскому читателю не восхищаться тем, что русских солдат в их наступательном порыве не могли остановить и газовые волны? Как не испытывать ему гордости перед героической эпопеей форта Помпелль?

Но форт Помпелль — это, конечно, лишь один из боевых эпизодов русского «Особого корпуса».

Во Франции первая мировая война оставила на полях много военных кладбищ — французских, союзнических, немецких. Русское военное кладбище было открыто в тех местах, где проходила боевая работа русских частей — у селения С.-Илер-ле-Гран, недалеко от городка Мурмелон-ле-Гран, за Реймсом. На нем — две больших братских могилы и несколько сот одиночных; всего погребено там около полутора тысяч солдат и офицеров.

Уже в первые годы у русского кладбища была высажена целая роща стройных березовых саженцев. На самом кладбище порядок поддерживался образцовый: строгие ряды однообразных деревянных православных крестов над могилами, на таблицах — имя, отчество, фамилия, возраст, а часто и место рождения павшего смертью храбрых. Перед общими могилами стоит невысокая каменная пирамида, увенчанная крестом, и у подножия ее круглый год сменяются венки с траурными лентами, букеты цветов, пальмовые ветки. Самые могилы обсажены цветами, дорожки усыпаны гравием, каменные столбы и металлическая решетка ограды прочны. Позже, по инициативе прибывшего с Афона старца, игумена, а впоследствии архимандрита, Алексия у кладбища возник малый скит из двух скромных деревянных домиков с домовой церковью, огородом, пчельником и кухней-землянкой. В церкви горела неугасимая лампада и непрерывно шло поминовение усопших. А вскоре после основания скита, при кладбище был выстроен прекрасный белостенный храм с высокой новгородской звонницей.

Ежегодно, поздней весною или в начале лета, иногда из дальних концов Франции, в назначенный день к кладбищу в С.-Илер-ле-Гран во множестве съезжались люди и поездки эти именовались «перелинаж» — паломничества.

Через три часа езды от Парижа начинаются холмы, и уже зеленеют по их склонам прославленные виноградники Шампани. И вдруг открываются «русские» места: старая ферма «Москва», опрокинутый немецкий танк, подбитый русскими. Вот и форт «Помпелль», навсегда связанный с героическим русским именем. Здесь еще можно найти патронную гильзу, пуговицу, штык — выталкивает эти знаки смерти стремящаяся к жизни земля. Еще короткий отрезок пути — и как светлый сон: поля ржи и овса, далеко во все стороны открывающиеся с излома гряды, васильки и маки, простор, безмолвие, нарушаемое лишь птичьим щебетанием, синее небо, проселок с засохшими колеями — глаз невольно ищет следов дегтя на придорожной траве, оставленных русской телегой — и березовая роща вдали, золотая маковка с православным крестом, далекий звон колокола.

Вновь запылали костры войны. Черные крылья распростерлись над поврежденной Европой, и в смрадной тьме под ними замерло всякое движение. Коса смерти зазвенела над полями, еще вчера мирными.

Замерла жизнь в полоненной Франции. О посещении могил на Русском военном кладбище в С.-Илер-ле-Гран не могло было быть и речи.

Но вот свет забрезжил на Востоке — свет свободы, и под лучами его проснулась Франция, поваленная на колени собственными же предателями. Победоносное движение Советской Армии, оттягивающей на себя все силы врага, позволило союзникам вступить на французскую землю. Предшествуемые партизанами союзные армии продвигались к Парижу, и за неделю до их прихода успешно восстали против оккупантов трудовые массы горожан. Доблестью и заслугами советских бойцов Франция была освобождена за десять месяцев до конца войны.

В светлые дни освобождения вышли из подполья и те зарубежные русские люди, которые ушли на борьбу с врагом — за спасение Европы и человечества, за целость, честь и славу своей Родины. И тогда снова вспомнили о могилах наших воинов.

В раннее утро лета перед особняком, где разместилось правление организации участников борьбы с немецкими оккупантами — «Советский Патриот», вытянулась длинная цепь автомобилей. Но так было велико количество желающих посетить освобожденные русские могилы, что впереди каравана стояло несколько больших парижских автобусов.

И вот после шестилетнего перерыва, после тяжкого осадного сидения — вновь вольный полевой ветер в лицо, солнце, зной, мирные золотящиеся поля и та же дорога на восток — на этот раз дорога освобождения. По ней отходил жестокий и лукавый враг, пытаясь найти спасение в разбойничьем своем стане, и навсегда был раздавлен великой армией Советов. Огромные воронки, опрокинутый ржавеющий броневик со свастикой, колючая проволока, спресованная в большие кубы, остов самолета, уткнувшегося носом в землю. На деревенской улице, опустив ствол с вмятиной на боку, прижалась к глухой стене сарая пушка, словно давая дорогу босоногой девочке в белом платьице, гонящей гусей. Смерть дает дорогу жизни.

Но вот и Реймс, и Мурмелон, а за ними — взблеск золотой маковки вдали, над рощей. Как выросли за эти годы березки! Они совсем закрыли белые стены и синий купол церкви, и только крест над новгородской высокой звонницей по-прежнему плывет в синем небе навстречу крутым белым облакам. Наконец, все прибывшие — у могил.

Никогда не было здесь такого многолюдства, никогда не звучали голоса с такой бодростью, никогда не светились глаза таким светом, никогда не испытывали люди такого волнения, подъема, счастливой отрады.

В первый рядах — группы офицеров «Особого корпуса», сражавшихся на этих полях, вблизи этого кладбища и через двадцать лет вновь принявших участие в борьбе с тем же старым врагом, на той же французской земле. Мало их, уцелевших. Седина серебрит волосы, морщины легли на лица, но светятся эти лица счастьем знаменательной встречи с Родиной у родных могил.

Вдруг стаей серебряных жаворонков взмывает над березовой рощей частый, переливчатый, радостный трезвон, дрожит в солнечном воздухе, течет, звенит хрусталем, тает в синем ясном небе и вспыхивает с новой силой. Начинается панихида на могилах. Толпа опускается на колени, на горячую землю, покрывшую кости героев. От русских неотделимы и французы — склоненные головы, слезы на глазах, на женщинах траурные черные платья, в руках букетики полевых цветов. Волнение достигает предела во время пения «Вечная память».

По окончании панихиды, у белых стен храма, под тенью душистых берез, прямо на траве и за вкопанными в землю деревянными столами расположились участники торжества на братскую трапезу. Под тихий шум берез слушали собравшиеся прекрасную повесть о великой и благородной своей Родине, о трудностях начальных лет, о самоотверженном труде, о преображенной земле, о сотнях и тысячах новых городов, осушенных болотах и орошенных пустынях, о временах невиданного расцвета, прерванных грубым вторжением злобного, жадного и завистливого врага, о страдных, тяжких и славных годах войны, о величественном и неотвратимом, карающем и освобождающем движении великой Армии, спасшей Европу и мир от смертного хлада, о величайшей в истории человечества победе, поднявшей имя страны на такую высоту, о которой не смели мечтать и самые великие патриоты прошлого.

В этом братском разговоре у родных могил вскрылось одно из трагических обстоятельств минувшей войны. В Лотарингии, вблизи старой французской крепости Мец, все время войны работал страшный «Черный лагерь», или «лагерь смерти», где были заключены военнопленные союзных армий и угнанные на немецкую каторгу из оккупированных фашистами областей. В подвалах и карцерах лагерей в страшных пытках были замучены многие тысячи советских бойцов.

А когда сильнее зашумели под ветерком вершины белоствольных берез, пришла прохлада и червонным стало золото купола над новгородской звонницей, все собравшиеся вновь отправились к белым крестам.

С глубоким волнением перед отъездом люди обнажили головы у памятника русской чести, воздвигнутого на чужой земле, преклонили колени перед могилами братьев, отдавших жизнь за свою Родину. Покидая тихое место покоя, оглянувшись на золотой крест в вечернем небе и белые стены кладбищенской ограды, каждый подумал:

Отныне огонь неугасимой лампады над русскими могилами будут поддерживать уже сами материнские руки...

Р. Днепров