КОНСТАНТИНОПОЛЬСКАЯ ПАТРИАРХИЯ И БАЛКАНСКИЕ СЛАВЯНЕ В 50—70-х гг. XIX в.
(К семидесятилетию освобождения балканских славяно-турецко-мусульманского ига)
В ряде своих работ историко-церковной тематики, опубликованных в течение последних лет на страницах нашего «Журнала», автору этих строк довелось потрудиться в частности и над изобличением многочисленных несправедливых упреков и наветов некоторых прежних церковных историков по адресу «греков» вообще и Константинопольской Патриархии — в частности. Надеемся, что наши отечественные и заграничные читатели знают точку зрения автора по этому кругу вопросов.
И в данной работе наша задача — объективно, спокойно, под углом зрения глубокого преклонения перед громаднейшими заслугами Константинопольской (титулярно-Вселенской) Патриархии — хранительницы чистоты православия, рассказать о ее деятельности в той ее части, которая относится к годам героической, полной трагизма борьбе за народную и религиозную свободу, за самую жизнь балканских духовных детей Патриархии.
Общеизвестно, что никогда и нигде гонения на христианство и особенно православие не было столь сильным, как в пределах Турецкой империи в XIX веке. Смертельно больным человеком называли в свое время Турцию. Смертельно раненым зверем правильнее было бы назвать ее (уже к середине столетия), давно бы испутившим дух, если бы зверь не поддерживался англо-французской «камфорой». С исступлением раненого зверя набрасывалась «Блистательная Порта» на наиболее беззащитную часть своих подданных. А этой частью были православные христиане; католики и протестанты чувствовали себя гораздо спокойнее: они были защищены авторитетом и Англии и Франции. Православные могли рассчитывать только на помощь единоверного русского народа.
Исторические документы и непреложные факты говорят о том, что многочисленные представления английского и французского правительств по поводу турецких религиозных стеснений христиан имели в виду только католиков, лютеран и последователей различных толков англиканства.
Очень нелегким было положение Константинопольской Патриархии. Нередко Патриархия не могла выполнять даже текущей церковно-административной работы.
Между тем, ее священной обязанностью было духовное окормление, утешение в скорбях и возможное содействие в устроении быта своей многонациональной паствы.
Чувствовала ли в себе достаточно сил Патриархия для выполнения столь трудной миссии? Не склонялись ли в изучаемый период первостоятели Константинопольской Церкви к мысли о предоставлении некоторым народностям Турецкой империи права на самостоятельную организацию церковной жизни? Да, Патриархия, видимо, чувствовала в с бе силу Нет она не думала поступаться хотя бы незначительной частью своей периферии, считая, что только централизованное церковное управление сможет объединить силы паствы и в молитвенном порыве и для общей борьбы за честь и свободу угнетенного люда. Она, Патриархия, в годы, когда греки и славяне поднимались на священную освободительную брань с угнетателями, почитала своей обязанностью направлять эту брань по пути, который ей представлялся правильным.
Как все это выглядело на деле?
Деятельность Патриархии описана чуть ли не день за днем многими исследователями в капитальных трудах на основании подлинных документов Патриаршего Архива (из русских ученых особенно потрудился над этим кропотливый и до крайности скрупулезный в выводах проф. И. И. Соколов. См. «Константинопольская церковь в XIX веке», изд. 1904 г.). Во всех трудах бросается в глаза, что Патриархам изучаемого периода приходилось подавляющее большинство времени и усилии затрачивать на... изыскание денежных средств на содержание Патриархии и ликвидации бесконечных долгов. При этом значительная часть времени, которую Патриархам удавалось выкроить за финансовыми хлопотами, уходила на... разрешение брачных и бракоразводных дел (ни одна поместная Церковь ни при каких обстоятельствах, даже в самые безмятежные периоды своего существования, не уделяла брачным вопросам такого внимания, как Константинопольская в тяжелое для себя время).
С 1850 г. Патриархия еще больше обеднела в связи с провозглашением автокефалии Церкви Греческого королевства. Отныне паства Константинопольской Церкви состояла из нескольких тысяч греков, проживающих на территории Турции, которые количественно терялись мо многих сотнях тысяч православных славян Малой Азии и Балканского полуострова. Таким образом, Константинопольская Церковь по национальному составу пасомых-мирян не менее, чем на 9/ю была не греческой, по составу иерархии и мирян — участников представительных органов церковного управления не менее, чем на 4/5 — греческой. Эта справка необходима для понимания дальнейшего.
Церковь духовно объединяла наиболее угнетенную в материальном, бытовом, правовом и духовно-культурном отношениях часть не турецкого населения Турецкой империи. В таких условиях особенно возрастало значение Патриарха как духовного и в известной степени вождя труждающихся и обремененных национальных меньшинств Турции.
Пятидесятые—семидесятые годы XIX века ознаменованы жесткой экономической, дипломатической и вооруженной (Крымская война 1853—1855 гг. и Русско-турецкая война 1877—1878 гг.) борьбой великих держав за преобладание в районе Босфора и Дарданелл, имеющих мировое экономическое и немалое стратегическое значение.
Вопрос о владении Святыми местами Палестины был не основной причиной, а лишь поводом к Крымской войне. Равно и для войны 1877—1878 гг. защита православных от угнетения, хотя и не была простой «зацепкой» — поводом, но имела для правительств значение подсобной задачи.
Обаяние России в глазах православного населения Востока возросло после 1774 года, когда в силу Кучук-Кайнарджийского мирного договора «Блистательная Порта» должна была громогласно признать Россию покровительницей восточного православия.
Правда, как известно, Россия к 50-м годам XIX века была дипломатически оттеснена на второй план в восточных делах. Зато все более внушительно для Турции звучал голос «коварного Альбиона» — Англии. Английский посол, «христианин» Рэдклифф, проявил себя как последовательный враг православия. Именно он интригански вдохновил султана на дерзкий отказ в удовлетворении законнейших требований России, касающихся прав восточного православия, ободрил Турцию к провоцированию России на вооруженное выступление.
Получив заверения Англии и других европейских стран в поддержке, мусульманская Турция усилила свои неистовства особенно в своих Балканских владениях.
Россия летом 1853 г. ввела свои войска на территорию Дунайских княжеств. Лишь под натиском Англии Турция решилась объявить России войну (4 октября 1853 г.).
В манифесте русского правительства провозглашено, что причиной принятия вызова Турции было стремление России к «удовлетворению за те оскорбления, коими она (Турция) отвечала на самые умеренные наши требования, на законную заботливость нашу о защите на Востоке православной веры, исповедуемой и народом русским».
Очень легко убедиться, что даже разоблачение территориально-захватнических намерений русского царизма (если бы такое разоблачение в широких размерах имело место) не могло бы помешать широким массам балканских и малоазиатских православных признать цели начавшейся войны освободительными. Действительно, даже территориальное поглощение Россией балканских и прибосфорских земель, если бы оно тогда совершилось, было бы для угнетенных народностей гораздо меньшим злом, чем дальнейшее пребывание их под турецким игом. В таких условиях султанская Турция не могла рассчитывать на благожелательный для нее нейтралитет и спокойствие православных национальных меньшинств; участие же этих меньшинств в рядах турецкой армии султаном всерьез и не предполагалось. Самое большое, на что могла надеяться правящая клика Турции — понудить духовного главу православия, Патриарха, удержать свою паству от прямых антитурецких выступлений. Авторитет Патриарха еще был велик, сознание, что Церковь пойдет вместе с народом, было живо.
Момент для Патриархии был исключительно благоприятным, хотя и сложным.
Ей нужно было избрать одной из трех положений:
1) призвать к единению всех единоверно-православных народов, благословить паству на священную брань за национальную и религиозную свободу. Это бы навеки прославило Вселенский престол, поставив его во главе православного мира, но могло бы (при неблагоприятной международной обстановке) привести к мученической кончине Патриарха и его ближайших соратников;
2) призвать Церковь, белое и монашеское духовенство к нейтралитету в войне. Это удовлетворило бы султанское правительство и хотя не увенчало бы лаврами Патриархию в глазах народов, чающих избавления от ига, но было бы оправдано канонически, как невмешательство Церкви в политику (в данном случае — оправдано, если бы не по духу канонов, то по крайней мере, по букве их);
3) призвать Церковь к прямой поддержке мусульманства в войне с православными народами; совершив этот акт нравственно-православного самоубийства, Патриархия противопоставила бы себя чаяниям подавляющего большинства. Вместе с тем, как говорил здравый смысл, такой акт именно по причине его чрезмерности лишь на короткое время приятно изумил бы правительство, но вскоре заставил бы последнее пойти на еще более беспримерно-постыдный нажим на Церковь.
Патриарх Анфим VI, только что занявший вторично первосвятительский престол, немедленно избрал линию действий.
В первом же своем послании епископам Константинопольской Церкви он не ограничился призывом к учительности в духе христианской любви к ближнему. Понимая, что в стороне от событий Церковь остаться не может, Патриарх предписывал подчиненному ему епископату неустанно призывать православных к повиновению угнетателям. И не только к повиновению: предписывалось неослабно возносить молитвы за султана и его визирей. Мало того: архипастырям предлагалось доносить в Патриархию о всех случаях проявления верноподданнейшей инертности.
Успехи русского оружия ободрили угнетенную часть населения, а разгром русскими турецкого флота в Синопской бухте вызвал в различных южно-балканских районах значительное количество народных восстаний. Они зачастую вспыхивали стихийно, проходили неорганизованно: не было не только организованного центра, но и нравственно-авторитетного ободряющего напутствия.
Анфим VI посылал одну увещевательную грамоту за другой, то адресованных всем архипастырям, то отдельным из них, предупреждая о всевозможных карах за недостаточную энергию по предотвращению вспышек народного гнева.
Но даже его воззвания непосредственно к мирянам оказывались безрезультатными.
От слов Патриархия перешла к делу. За «сочувственное отношение» к повстанцам были лишены сана Митрополит Кирилл и архимандрит Григорий.
Террор турок усиливался, с восставшими они расправлялись зверски (известен случай, когда турки изрезали на куски ни в чем неповинного монаха-заложника). Восстание против турецких зверств охватило в первой половине 1854 г. Македонию, Эпир и Фессалию. Сюда стали приходить добровольцы из свободной Греции. Усилиями Англии и греческого королевского правительства, угрозами и провокациями удалось прекратить приток добровольцев и внести некоторый разлад в среду повстанцев.
Патриарх Анфим VI заблаговременно усмотрел признаки сочувствия народному движению и сопротивления даже среди иноков святой Афонской горы. Он предписал настоятелям греческих, болгарских, русских и др. афонских монастырей строжайше следить за настроением монахов и не подпускать к стенам обителей «подозрительных лиц». Но положение было таково, что даже смиренные и многотерпеливые афонские иноки, будучи не в состоянии найти защиту у архиереев (и тем менее у Патриарха), сами просили повстанцев преградить турецким грабителям путь на Святую гору. И повстанцы, неся тяжелые потери в неравных битвах с врагами, отстаивали Афон. Однако обитателей Святой горы в свете истории можно упрекнуть скорее в неблагодарности повстанцам, чем в мятежных замыслах: они категорически отказались допустить повстанцев на территорию горы и в особой грамоте известили султана о нена- рушении ими подданических обязанностей.
После ухода повстанцев на территорию независимой Греции Анфим VI лишил сана проживавшего на Афоне на покое епископа Иерофея и архимандрита Кесария, изгнал нескольких монахов всех по обвинению в «сочувствии мятежникам», после чего он приступил к расследованию. Даже английский посол Рэдклифф понимал, что излишнее «усердие» и карательная экспансия по отношению к монахам будут действительно неразумны.
И он приказал не трогать иноков, уроженцев Ионийских островов. Судьба же остальных была печальной.
В августе 1854 г. Патриарх послал на Афон двух своих экзархов для расследования. Не знаем, по своей ли инициативе он это сделал — ни в литературе, ни в опубликованной части документов Патриаршего Архива нет прямых указаний на султанские требования расследования силами самой Церкви.
Можно предполагать, что имел место грубый устный нажим со стороны военно-полицейских властей.
Как бы то ни было, но еще до прибытия экзархов Афон получил увещевательную грамоту с приглашением «по совести открыть экзархам, кто именно из афонских монахов... принимал участие в восстании и оказался изменником правительству» (И. И. Соколов, Соч., стр. 326). Один из монастырей (Кутлумушский), имевший, повидимому, основания не доверять объективности экзархов-следователей, не препятствовал некоторым монахам удалиться в район Дунайского бассейна. Особой грамотой Патриарх обязал монастырь сообщить ему имена «скрывшихся» иноков.
Еще более откровенно звучит посланная тогда же на Афон отлучительная грамота. В ней сообщалось черным по белому, что главная цель экзархов — выявить всех причастных к народному движению иноков, которые, «не страшась Бога», восстали против высшей власти. Далее категорически требовалось, чтобы «всякий, подвизающийся в монастырях Афона, какой бы степени иноческого звания ни был» (там же, стр. 326 327), выдал имена иноков, «явно или тайно» причастных к движению. Требовалось также (конечно, только в интересах гражданского сыска. — П.Ш.) перечислить имена лиц «скрывшихся или посланных (!) монастырями в Молдавию или Валахию». Каждый монах, укрывший имя известного ему сочувствующего народу, подлежал отлучению от Церкви.
Патриаршая грамота при этом намекала, что и тайна исповеди в данном случае могла нарушаться.
Считаю своим долгом напомнить читателю, что повстанческое движение 1853—1854 гг. среди македонских славян и греков Россией не возбуждалось. Победы русского оружия (до нападения англо-франко-турок на Севастополь) нравственно вдохновляли угнетенных людей. Но само движение (может быть, именно по причине его стихийности и неорганизованности) было не наступательным, а оборонительным. Православные славяне и греки южных Балкан выступали в тот год не против султанской власти, как таковой, а против чрезмерных притеснений, злоупотреблений и прямых разбоев органов и агентов государственной власти. Поэтому обвинение повстанцев в государственной измене даже с турецкой точки зрения представлялось натяжкой.
Патриаршие экзархи вынуждены были убедиться, что участниками движения, даже пассивными, были не иноки, а миряне-ремесленники и крестьяне, в том числе и несколько арендаторов земельных участков и торговых мест у монастырей. Патриарх по этому поводу распорядился допускать к аренде только лиц, испытанных в верноподданичестве. Возможно, что Патриарх имел в виду допускать к аренде только православных, но в его грамоте об этом не упоминается.
В сентябре 1854 г. Анфим VI разослал вновь составленную молитву за султана для постоянного возглашения после заамвонной молитвы. За ней последовало несколько увещевательных грамот.
Следствие на Афоне было проведено так, что монахи в своей жалобе Патриарху громогласно, хотя и во всепокорнейшей форме, объявили наглой клеветой все материалы следствия.
Многие из лиц, переданных на султанский суд, были последним оправданы. Патриархия широко оповестила о султанской «милости», но своею властью... запретила четырнадцати из оправданных жительство вблизи их прежнего монастыря.
Весной 1855 г. султанское правительство после долгих сомнений и (понятных) колебаний рискнуло попытаться распространить военный набор (мобилизацию) на православную часть своих балканских подданных, исключая районы недавнего народно-оборонительного движения. В церковной печати опубликованы патриаршие документы о мобилизации. Окружные майские и июньские послания и письма архиереям малоазиатских и балканских епархий написаны в стиле пламенных, художественных по форме воззваний. Было бы более чем несправедливо считать их архипастырским толкованием о гражданском долге подданных по отношению к государству. Анфим VI призывает православных к выражению благодарности султану за то, что ему «угодно было сделать участниками военной славы и подданные ему народы». Никаким «топором не вырубить» из известного всему миру окружного послания Анфима VI слов: «Султан Абдул-Меджид в последнее время благоволил явить особое доверие народу православному и назначил сбор людей, годных для пополнения царского войска, дабы и они были участниками успехов, равенства чинов и всякой чести, коими до сих пор пользовались одни мусульмане. Это приятное распоряжение будет исполнено».
«Едва ли искренно писал это Анфим VI», — заявляет проф. И. И. Соколов (стр. 333). Да, не хотелось бы думать, что это писано искренно! Понимаем, что Патриарху «поскользнувшемуся» в 1353 г., трудно было удержаться на нравственно-церковной высоте, раз он уже вольно или невольно дал повод султану рассчитывать на гораздо большее, чем политическая лойяльность. Как говорят: «сказавши «а», нужно сказать и «б». Очередным «б» был призыв к содействию турецким союзникам — французским войскам, которые-де явились защищать Турцию «против коварных намерений России». Это было в дни, когда не Россия высадила войска в Малой Азии, а франко-англо-турецкие силы сидели в Крыму, штурмуя героически оборонявшийся Севастополь.
Не хотелось бы считать церковно-народным «кредо» Патриархии и новую молитву, написанную Анфимом VI (опубликована известным историком, епископом Порфирием Успенским в его монументальной «Истории Афона», часть III, отд. II, стр. 1080—1081) «О державнейшем, тишайшем, милостивейшем и народолюбивом царе и самодержце, султане Абдул-Меджид-хане, господине нашем». Помимо обычных пожеланий здравия, долголетия и проч., молитва содержала прошение не только о «мирном и безмятежном без всякого разделения и междусобной брани», но и о подании «необоримой и непоколебимой силы против восставших на державу его».
Если все вышеизложенное делалось им без особого натиска султана, то нужно признать, что турки и англо-французские дипломаты были по- своему последовательны, потребовавши от Анфима VI не более, не менее, как... провозгласить Русскую Церковь схизматической.
Патриарх предпочел отречься от первосвятительской кафедры. К его преемнику Кириллу VII (1855—1860 гг.) такого требования не предъявлялось.
Упомянем, что высокодисциплинированое духовенство, получив новую молитву о султане, на этот раз оказалось непослушным. Епископ Порфирий Успенский утверждает, что в очень многих церквах молитва не читалась. Очевидно потому, что она бы вызвала больше, чем изумление у молящихся мирян.
Мы обязаны удостоверить, что Анфим VI отличался личным бескорыстием: бедняком жил на высокой кафедре, бедняком же и покинул ее.
Кирилл VII обычно аттестуется историками как человек мало энергичный, но очень образованный и не слишком мужественный, но Кирилл VII не делал архипастырского одобрения турецких зверств или передачи на расправу лиц, сочувствующих народно-освободительному движению. Он, собственно, ограничился призывами к верноподданничеству, увещеваниями «не обращать внимания на праздные речи людей нерассудительных» и т. п.
Правда, и он ошибся в оценке султанского указа (хатти-гумайуна) от 18 февраля 1856 г., «гарантировавшего» христианам безопасность жизни, охрану имущественных прав, равенство гражданских прав, улучшение материального положения духовенства. Местные архиереи быстрее уразумели фальшь хатти-гумайуна. Положение православных отнюдь не улучшилось. Количество фактов религиозных стеснений, насильственного обращения в мусульманство, правовых ограничений по службе и образованию, подлинных избиений и ограблений христиан даже увеличилось.
Когда в силу упомянутого хатти-гумайуна около 20 тысяч жителей з- районе Трапезунда открыто объявили себя христианами (до того они заявляли себя мусульманами ради сохранения своих жизней; их религиозные нужды тайно обслуживал епископ-подвижник Стефан), то исключительно благодаря энергичному вмешательству России новоявленные христиане спаслись от истребления и даже получили церковную иерархию.
С большей чуткостью, чем многие его предшественники, относился Кирилл к справедливым требованиям славянской, в частности Угорской части его паствы. Для балканских епархий при нем было хиротонисано во епископы несколько иноков болгарского происхождения. Патриарх принимал меры к поддержанию миролюбивых отношений между мирянами смешанных греко-болгарских приходов; он позволил равноправное употребление обоих языков в богослужебном чтении и пении, регулировал очередность пользования храмами и т. д.; энергично содействовал постройкам новых храмов со славянским богослужением в них.
Он же принимал меры к печатанию славянских богослужебных книг для Болгарии, Боснии, Македонии и славянских приходов Фракии и Малой Азии, привлекал оттуда учащихся в духовные школы для обучения их там на родных языках.
Но эти мероприятия казались болгарам уже недостаточными. Национально-освободительное движение начинало в Болгарии принимать организованные формы, пока, впрочем, далеко не массовые. Предшественники Кирилла так себя показали во время Крымской войны, да и до нее, что болгары имели основание не доверять и новому Патриарху. Уже в начале 1860 г. большая группа болгарского духовенства и влиятельных мирян подала турецкому правительству просьбу об изъятии Болгарской Церкви из ведения Константинопольского Патриарха, то-есть о восстановлении ее прежней автокефалии. Разрешение вопроса заняло целое десятилетие. Однако три архиерея болгарских епархий попытались явочным порядком осуществить независимость, прекративши даже поминовение Патриарха на богослужениях (статья проф. Курганова в журнале «Православный Собеседник», 1873 г., кн. 1). Собором 1861 г., уже после Кирилла, все трое были осуждены, лишены сана и изгнаны. Автокефалия была еще несвоевременной; она ослабляла силы для борьбы с католической и протестантской пропагандой, умело пытавшейся использовать церковно-национальное движение в своих интересах.
Нажив себе немало врагов из числа богатых и влиятельных константинопольских греков, Кирилл 1 марта 1860 г. отрекся от патриаршества. В течение трех последующих лет высокую кафедру возглавлял Иоаким II (Коккодис). Он был врагом не только болгарского церковного отделения, но и допущения болгар к церковному управлению наряду с греками. Ему удалось на время «утихомирить» сепаратистов; жаль только, что он сделал это при помощи турецких властей. Но он одновременно потрудился и над словесными увещеваниями о вреде церковного разделения. Частичная удача Иоакима II объясняется между прочим и тем, что нетерпеливая часть «автокефалистов» скандализировала себя согласием на унию с Римом. Уния оказалась непрочной и недолговечной.
Согласно Парижскому трактату 1856 г. Турция должна была предоставить некоторую автономию Валахии, Молдавии и Сербии, с собственными князьями, некоторым самоуправлением и декларированной вероисповедной и законодательной свободой. Другие славянские земли и этого не имели.
Конечно, как и надо было предполагать, автономия оставалась больше на бумаге. Во всяком случае положение православных не улучшилось.
Султан Абдул-Азис (1861—1876) не поскупился на новые широковещательные хатти-гумайуны. «Тень Аллаха на земле» объявляла своей главной заботой обеспечение равноправности всех подданных Турции, без различия национальностей и вероисповеданий. Однако, всякому внимательному читателю бросается в глаза, что никаких обязательств Абдул-Азис не принимал, как равно не давал никаких гарантий за выполнение обещаний.
Очень конкретный и точный в своих законодательных актах, где речь шла об администрировании, судах, налогах, преимуществах привилегированных сословий и социальных групп и т. п., султан становится неузнаваемым, когда заводит речь о христианах и в особенности — о славянах. Здесь он говорит только о «моем императорском желании» (а не о повелении). Он лишь молит Аллаха о том, чтобы ему «было даровано успешное достижение цели».
Некоторые исследователи (Миллинген, Соколов и др.) утверждают, что Абдул-Азис и его правая рука — принц Мустафа Фазиль-паша были «проникнуты искренним стремлением создать благоденствие и мусульманам и христианам». Непостижимо, на основании каких фактических материалов они делают такой вывод; таких материалов в природе не существует. Могу лишь, как историк, рассуждать об исторических деталях по их делам, по тому, как осуществлялись намерения на практике. А дела их, факты, в том числе и приводимые вышеназванными непрошенными апологетами Абдула, вопиют более, чем убедительно.
Мустафа Фазиль-паша был спровоцирован «искренним» султаном. Последний загадочно молчаливо внимал либеральным высказываниям Мустафы (при всей их пустоватости все же содержащими некоторые умеренно-прогрессивные предложения).
Но когда «старо-турецкая» придворная группировка стала робко высказывать опасения — как бы поток деклараций не стал игрой с огнем, султан принес Мустафу Фазиль-пашу в жертву: тот должен был спасаться бегством за границу.
В «автономной» Сербии бесчинства турецких войск и чиновничества усилились. Новая волна зверств получила общеевропейскую огласку. Русская дипломатия при вялой поддержке французской потребовала удаления из Сербии турецких гарнизонов. Абдул-Азис отказался. В Сербии стали подниматься стихийные антитурецкие восстания. «Искренний» султан «реформатор» в 1862 г. организовал артиллерийский разгром... беззащитного Белграда. Патриархия хранила гробовое молчание.
Болгары, боснийцы и герцеговинцы терпели невыразимые мучения. Движение народных масс по существу нельзя было назвать вооруженным восстанием. Это была защита «домашними средствами» против вопиющих проявлений бесчеловечного произвола.
Известно ли было об этом Патриархии? Да, в Архиве Патриархии хранится много документов, подтверждающих осведомленность ее.
Но она, Патриархия, была поглощена заботами спасения от денежных долгов, а в делах церковного окормления православных ограничивалась по преимуществу греческой частью паствы. Самого Иоакима II обвиняли в корыстолюбии, непомерном властолюбии, пренебрежении к советам ближайших своих соратников; во всем есть преувеличения. Одно бесспорно, что необоснованная доверчивость Патриарха к «реформаторской искренности» султана, не оставляла его до самой отставки (в 1863 г.).
Абдул-Азис усилил разбойничий нажим на славянское население своих балканских владений. Упомянутая бомбардировка Белграда вызвала новую волну народного движения. На поддержку братьев-сербов. и босно-герцеговинцев двинулся маленький, но необыкновенно героический, свободолюбивый черногорский народ. Султан послал в горные ущелья и теснины Черногории крупную военно-карательную экспедицию. Лишь решительное вмешательство России, начавшей оправляться от горечи крымского поражения, спасло черногорцев от полного истребления. Конечно, невозможно было надеяться, что славянство не станет вновь начинать борьбу за свое освобождение.
Тем более, что от широковещательных, хотя и неопределенных обещаний Абдула не осталось и следа. Церковь стала еще более бесправной, чем раньше. Отныне православные без особого позволения султаната не имели права ни соорудить нового молитвенного дома, ни отремонтировать старого.
Патриархия продолжала надеяться на милосердие Абдул-Азиса. С таким же оптимизмом относился к султану и новый Патриарх Софроний III (1863—1866 гг.) — человек высоких личных нравственных качеств, большого церковно-административного опыта и незаурядной энергии. Православное население было вправе возлагать на него большие надежды.
Насколько оправдались надежды — увидим далее.
Строгий консерватор в церковных делах, он не вполне учел сложности политической и экономической обстановки, диктовавшей необходимость перестройки деятельности Патриархии в направлении более энергичного отстаивания прав паствы. В условиях Турции громадную ценность представляло изучение и использование опыта деятельности Западно-Русской Православной Церкви XVI—XVII веков. Как известно, отношение шляхетско-католической Польши к православию западноукраинских и белорусских земель было немногим лучше, чем турецких правителей. Иерархия Западно-Русской Церкви, даже при наличии среди нее выдающихся по энергии святителей, была не в состоянии противостоять сосредоточенному натиску католиков, иезуитов и полонизаторов. Тогда с благословения Константинопольской Патриархии и при ее прямом содействии к святому делу защиты православия и народности наряду со служителями алтаря были привлечены ревнители-миряне, организованные в братства.
Патриархия в те годы ради правильно понятых ею интересов защиты святой веры и социально-обездоленных слоев православного населения в нужных случаях даже ослабляла полноту своей юрисдикции. Примем во внимание, что в XVI—XVII веках правовое и материальное положение Константинопольской Патриархии было не лучшим, чем в 60—70-х гг. XIX в. Известно, что братства оказали неоценимую услугу православию в землях Галицких, Волынских, Киевских. Помимо этого братства объективно содействовали будущему освобождению паствы от национального угнетения Польшей.
К сожалению, ценнейший исторический опыт не был учтен ни Патриархом Софронием III, ни его окружением (местными епископами и торгово-константинопольской верхушечной группы греков), которая в конечном счете направляла линию действий Патриархии. Все губила слепая вера в искренность мнимых намерений султана, о которых тот успел позабыть.
Действительно, самой крупной реформой Абдула было... введение новой формы обмундирования в турецкой армии. Затем он переключил свою энергию на усиленное расходование средств из государственной казны, в чем он действительно достиг поразительных «успехов»: совершенно ненужные постройки и бесконечные перестройки дворцов и сералей для самого султана и придворной ненасытной камарильи, устройство гаремов, по своей роскоши и количеству жен и наложниц затмивших все, что было в этом отношении достигнуто десятками прежних султанов вместе взятых, почти ежедневные пиры с несколькими тысячами участников, вызывавшие изумление дворов богатейших стран — все это быстро очистило государственный денежный карман. С неслыханным ранее напором заработал налоговой пресс, основной тяжестью обрушившийся на национальные (большей частью — православные) меньшинства и главное — на провинциальное население.
Патриархия, однако, не сочла возможным облегчить налоговую тяжесть населения, в части от нее зависевшей. При непосредственной помощи турецких чиновников и головорезов-башибузуков, и нередко их руками взыскивались с православных средства на текущее содержание Патриархии и погашение ее прежних долгов. Кредиторы (большею частью богатейшие константинопольские греки-купцы) ждать не желали и воплям единоверцев с балканских гор и долин не внимали.
Заслуживает внимания, что миллионер-судовладелец и голодный, оборванный, полунищий серб или болгарин-батрак были обложены совершенно одинаковой патриаршей данью. Не желая никого упрекать, мы только отметим факт: часть собранных с православных всей управляемой и контролируемой Турцией территории патриарших налогов расходовалась на благотворительные и просветительные цели; но мы не могли в ворохе разновременно опубликованных документов Патриаршего Архива найти указания или намека на то, чтобы хоть один гросий был затрачен на эти цели для нужд миллионной православной балканской, не греческой по национальности части паствы.
Знаменитый Московский Митрополит Филарет, относившийся к Константинопольской Патриархии с любовью, граничащей с благоговением, писал в 1865 г.: «пособия Патриарху от духовенства и народа... некогда свободные (т. е. добровольные. — И.Ш.), потом требовательные, преувеличенные, принудительные, истощили усердие народа» («Собрание мнений и отзывов по делам Православной Церкви на Востоке», стр. 158).
В 1864—1865 гг. по Турции прокатилась страшная эпидемия холеры, частично проникшая и к западу от Босфора. Абдул-Азис не в порядке благотворительности (чуждой его натуре и характеру его политики), а в целях отвращения опасности проникновения эпидемии за стены дворцов и гаремов отпустил скромные суммы денег на санитарно-предупредительные и лечебные мероприятия. То обстоятельство, что ассигнования должны были итти на лечение заразных больных без различия их национальности (т. е. другими словами то, что султан не додумался до сумасшедшей дискриминации), дало повод Софронию III расценить санитарное ассигнование Абдула, как акт особой милости по отношению к православным и обратиться к султану с особым соборным, совместно с шестью митрополитами, благодарственным адресом.
Абдус-Азис, вероятно, сам удивленный таким истолкованием его мероприятия, любезно ответил, что «счастье всех без исключения его подданных является одной из первых моих забот». Один из константинопольских церковных историков с сожалением говорит, что «православные люди не поверили лживым обещаниям султана». Удивления достойно, что в приведенных словах султана Патриархия увидела какие-то обнадеживающие обещания. В данном случае султан не лгал по той простой причине, что он ничего не обещал.
В «болгарском вопросе» Софроний III продолжал политику Иоакима II. Что болгары были особенно недовольны своим церковным бесправием, это вполне естественно. Но они пока не требовали автокефалии, ограничиваясь скромными притязаниями на равное с греками участие в церковных делах Патриархии. На это они имели право, так как количество болгар в несколько раз превышало число греков, окормляемых Патриархией; соответствовала этому и доля участия болгар в материальной помощи Церкви. Далее болгары предъявляли не менее умеренные и никакими канонами не осуждаемые требования поставления для них архиереев и священников-болгар или, по крайней мере, знающих болгарский язык. Патриархия категорически отклоняла болгарские претензии. Даже такой исследователь, как проф. Ф. А. Курганов (журн. «Православный Собеседник», 1873 г., № 2, стр. 46—70) дает понять, что таким своим отношением Патриархия пренебрегла справедливейшими требованиями народного болгарского права. Это было в 1864 году.
Через два года болгарские общественные деятели снова подали петицию на имя правительства «Блистательной Порты» с теми же требованиями и с добавлением об участии канонически правоспособных болгар, в Синоде. Султанское правительство дальновидно передало петицию на усмотрение Патриархии. Софроний III созвал собрание нескольких десятков столичных священнослужителей и мирян-греков (т. е. собрание невысокого канонического авторитета), на котором было решено вновь отклонить болгарские предложения.
Очень скоро Софроний III, не поладив с членами своего Синода, отрекся от престола. Султан назначил ему более, чем щедрую пожизненную государственную пенсию в размере вполне достаточном, например, для полного содержания двух-трех школ. Обильная пенсия была Софронием III принята.
Новая страница в истории Константинопольской Патриархии открывается именем Григория VI (1867—1871 гг.) вторично, на 70-м году жизни возведенного на Константинопольский Патриарший престол, с которого он был свергнут султаном в 1840 г. по прямому указанию английского посла Стратфорда Рэдклиффа.
Тяжелый крест выпал на долю мудрого, честного и замечательно-объективного первосвятителя. После таких предшественников, как Анфим VI, Кирилл VII, Иоаким II и Софроний III, казалось бы нечего было мечтать о возможности доверия к Патриархии балканско-славянских православных людей, среди которых нарастала новая волна освободительного движения. Эти предшественники Григория VI слишком приучили турецкое правительство видеть в Патриархии послушную исполнительницу султанских предначертаний и в некотором роде адвоката по обелению в глазах православного населения самых бесцеремонно-циничных фактов нравственного, правового и религиозного угнетения национальных меньшинств.
Может быть такие надежды питал и султан, встретив избрание Григория VI довольно тепло. Тем более, что на Балканах складывалась столь неблагоприятная для турок обстановка, которая заставляла считать содействие Православной Церкви видам турецкого правительства крайне важным.
Радостно приветствовала нового Патриарха и Русская Церковь в лице приснопамятного Митрополита Филарета. Много видевший и переживший, выходец из народных низов и близко стоявший к рядовой пастве, Патриарх возлагал самые радужные надежды на братскую Русскую Церковь — наиболее мощный в мире оплот истинного православия. Он выявил себя сторонником тесной связи с Церковью великой северной страны. Совершенно правильно Григорий VI видел в этом единственное средство «восстановить давно померкнувшее обаяние Вселенского престола».
Одной из важнейших проблем для Константинопольской Патриархии была идейная борьба с новым решительным натиском католицизма в сторону Балкан и Босфоро-Дарданельского бассейна. Для первосвятителя было очевидно, что Ватикан осуществлял церковную разведку западноевропейской политической экспансии со стороны Австро-Венгрии, Германии, а также частично со стороны Англии и Франции. Искушенному и великолепно тренированному в громадном арсенале форм и методов пропаганды католицизму нужно было противопоставить солидные силы, количество которых в России было неизмеримо большим, чем в диоцезе Константинопольской Патриархии. Григорий и намеревался добиться содействия Русской Церкви в создании противовеса католической пропаганде. Сочувствие такому благородному подвигу в кругах русских иерархов богословов и церковно-общественных деятелей было несомненным. Немалого труда стоило Патриарху убедить в правильности своей линии деятелей Константинопольского Синода. Переговоры с Русской Церковью о бескорыстном идейно-церковном содействии со стороны последней Патриарх вел письменно через Митрополита Филарета и устно через русского посла в Константинополе. К сожалению, русское императорское правительства очень боялось конфликта с Австро-Венгрией, Германией и Англией и фактически тормозило сближение на идейно-деловой почве братских Православных Церквей. Нечего и говорить, что тогдашние и вновь ожившие в 1946—1947 гг. измышления некоторых греческих церковных деятелей о попытках Русской Церкви в какой-то степени, якобы, подчинить себе Константинопольскую Церковь или вырвать из-под ее юрисдикции какую-то часть ее периферии были и есть сплошной ложью. Напротив, имеется бесчисленное множество убедительных доказательств большой, слишком большой щепетильности Русской Церкви по отношению к Константинопольской.
В описываемый же период русское министерство иностранных дел особенно ретиво, во избежание дипломатических неприятностей со стороны мнительных западно-европейских послов, сдерживало внешние проявления симпатий к угнетенным балканским братьям-славянам. Русская церковная помощь оказывалась больше в форме авторитетных дружеских советов.
Конечно нам, русским, невозможно было оставаться равнодушными к церковным судьбам болгар. Было ясно, что осуществление болгарской церковной автокефалии было бы преждевременным. Во всяком случае пока болгары не имели самостоятельного независимого государственного устройства автокефалия выглядела бы неканонично. Но держать болгар в прежнем церковном бесправии было нельзя. Истинная христианская любовь вещала устами Московского Митрополита Филарета, советовавшего пойти навстречу законным пожеланиям болгар и договориться о создании автономного (полунезависимого) экзархата.
Но тут правительство Абдул-Азиса делает не совсем понятный на первый взгляд шаг.
Патриарх Григорий VI энергично хлопочет о созыве Вселенского собора для решения церковно-болгарской проблемы. Султанское правительство издает в феврале 1870 г. фирман о независимости Болгарской Церкви! Это было не либерализмом Абдул-Азиса и не административным легкомыслием султанского правительства. Фирман был результатом политических соображений.
На Балканах усиливалось и принимало, особенно в Болгарии, организованные формы народно-освободительное движение. Умеренная часть движения готова была удовлетвориться реформами, более радикальная стремилась к полному государственно-национальному раскрепощению от турецкого ярма и решительной перестройке форм общественного бытия.
Вторые обращали свой взор главным образом на братскую по крови Россию, рассчитывая на активную поддержку не столько церковной иерархии, сколько на действенную помощь со стороны общественно-передовой части русского народа. Первые — долго (и к великому сожалению почти безрезультатно) упрашивали и умоляли Константинополь скую Патриархию стать духовно-нравственным кормчим в деле земного элементарно-человеческого устроения славянской части своей паствы и с этой целью — позволить болгарским представителям (наряду с греками) встать ближе к церковному управлению с правами совещательно-информационными.
Как мы уже знаем, Григорий VI пошел на умеренные уступки. Еще при Кирилле VII или при Иоакиме II и, пожалуй, даже при Софронии III они принесли бы желанные плоды. Но к началу 70-х годов... уже было поздно! И это правильно учло правительство Абдул-Азиса. Оно энергично поддержало бы Патриархию, если бы было уверено, что последняя могла попрежнему, как в 50—60-х гг., влиять на болгар нравственнопроповеднической поддержкой султанской политики. Но предшественники Григория VI и те, кто стоял в Фанаре за их спинами, слишком подорвали доверие широких славянских масс. Если бы даже теперь болгарам дано было церковное представительство, то в состав его вошли бы достаточно скомпрометированные в глазах народа константинопольские болгары из числа богатейших купцов-подрядчиков и поставщиков правительства Порты. (Ибо и из греков-мирян в состав патриарших учреждений входили почти исключительно представители этой группы).
Самые простые и нехитрые политические расчеты заставили султана дать болгарам церковную автокефалию с тем, чтобы попытаться если не превратить болгарских первоиерархов в адвокатов турецкого ярма (что вряд ли бы удалось), то по крайней мере расколоть и обезвредить народно-освободительное движение, изолировать его радикальную часть.
От султана ли было требовать соблюдения канонических норм? Они для него были необязательны! Зная Григория VI, можно было ожидать от него протестов, но в данном случае опубликование их могло сыграть только в руку султана для еще большего подрыва авторитета Константинопольской Патриархии в кругах балканских славян. И болгары и султан могли в свою пользу, хотя и несколько превратно, истолковать известные высказывания всемирно-авторитетного Московского Митрополита Филарета (убедительно разъяснившего, что Константинопольская Патриархия является Вселенской лишь в силу почетного титула, да и то не полностью) о том, что «если от Вселенской церкви отпадет город или область, она всегда останется целым, нетленным телом» (Митрополит Филарет. Цит. соч., стр. 48, 53).
Антиканоничным было не само по себе требование болгар о церковной автокефалии, а пути его осуществления в условиях того времени.
Ограниченность темы не позволяет нам коснуться взаимоотношений Григория VI с Румынской Церковью. Мы лишь отметим, что он протестовал против устройства Румынской Церкви, оформленного князем Карлом. Патриарх требовал возвращения Церкви ранее отобранных у нее недвижимых монастырских имуществ и предоставление Патриархии права утверждения избираемых на местах молдавских и валахийских митрополитов и возношение его, патриаршего, имени за богослужением. Все перечисленные требования было отклонены.
Вскоре Патриарх ушел в отставку. Константинопольская Патриархия оценила болгар как схизматиков. При этом считаем нравственным долгом удостоверить, что Григорий VI был чужд прислужничества перед: султаном и достоинство Патриархии при нем начало было подниматься. В этом отношении он сделал почти все, что было в его человеческих силах. Правда, церковная история располагает таким документом, как его патриаршее увещевательное послание к православному населению острова Крита, которое подняло вооруженное восстание против турецкого гнета. Силы были неравными: сорока тысячам отборных турецких войск противостояло не более 2 1/2—3 тысяч плохо вооруженных повстанцев. Восстание, в числе руководящих участников которого был игумен Гавриил, было подавлено. Но послание Патриарха Григория совершенно чуждо какому бы то ни было оправданию турецкого ига, и оно не грозило участникам народно-повстанческого движения.
На Патриарший престол в третий раз возводится ветхий денми Анфим VI (Иоаннидис). Как и следовало ожидать, он в центре внимания поставил денежный вопрос. Несмотря на проявление им непостижимой для его возраста энергии, хронический дефицит патриаршей казны так и не был ликвидирован, тем паче, что выбыл из расчета такой крупный плательщик, как миллионная паства Болгарии. Анфим догадался в конце-концов стать на единственно правильный путь: сокращение расходов Патриархии. Но главное не в этом.
Острейшей церковно-организационной проблемой оставался болгарский вопрос, осложнившийся оживлением движения среди малоазиатских и македонских славян. Патриарх попытался достичь умиротворения на основе взаимных канонически оправданных уступок. Были проведены улучшения в деле более активного участия мирян в церковных делах: при благожелательном отношении Патриарха было открыто несколько просветительно-духовных братств и обществ в славянских и смешанных приходах и проч.
И все же призывы Патриарха Анфима VI повисли в воздухе. С одной стороны, потому, что именно он меньше всего мог рассчитывать на доверие балканских славян: невозможно было изгладить из их памяти уроков его предыдущего первосвятителъства. С другой — потому, что среди константинопольских греков усиливалась вражда к иноплеменным своим единоверцам, доходя до степени нетерпимости. Привыкшие к безраздельному фактическому влиянию на дела Патриархии (хотя и без всякой ревности в материальной поддержке Церкви — любители благотворения на чужой счет) константинопольские богачи-греки встречали, что называется, «в штыки» самые умеренные призывы Патриарха к разрешению спорных вопросов в духе истинной христианской любви.
16 сентября 1872 г. Константинопольский собор квалифицировал болгарскую автокефалию, как схизму.
Сербская автономная митрополия сохраняла с «Великой Церковью» в общем более мирные отношения.
В сентябре 1873 г. Анфим VI был вынужден уйти в отставку.
На патриарший престол вторично возводится Иоаким II (1873—1878). Над Балканами явно нарастали признаки новой грозы.
Если отныне болгары вышли из-под духовного окормления Патриархии (хотя не полностью и не во всех отношениях), то этого нельзя было сказать о сербах, боснийцах, герцеговинцах и черногорцах.
Известно, что в середине 1875 г. началось народное восстание христиан Боснии и Герцеговины. На первых порах оно носило не национально-освободительный, а оборонительный характер, будучи направлено против зверств и притеснений христиан турецкими администраторами и башибузуками.
Перед всем миром раскрылась практика осуществления «реформ» Абдул-Азиса. Крестьяне, ремесленники, мелкие торговцы, служители алтаря Божия, скромные иноки — все были жертвами совершенно необузданного произвола. Журнал «Церковный Вестник» в 1876 г. (№№ 2, 31, 32 и 48) опубликовал некоторые из коллективных обращений и массовых петиций босно-герцеговинцев. В них приведены потрясающие факты: «мы сеем, а турки жнут, — писали несчастные христиане, — а турки съедают плоды наших рук и, уничтожая наше добро, лишь изредка бросают нам кости, чтобы мы не умерли от изнурения и этим не лишили их наших рабочих рук... Турки глумятся над нами, позорят наши семействе насилуют наших жен и дочерей, заставляют нас есть мясо своих детей, калечат нас и сажают на кол... У нас, крестьян, отбирают последнее имущество... Мы, священники и монахи, не можем служить в наших храмах, так как турки нас и там убивают... За жалобы на это нас сажают в тюрьмы...», и все в таком роде.
Сербский народ и несгибаемо-свободолюбивые черногорцы послали своих лучших сыновей в помощь своим справедливо восставшим братьям по вере.
Восстание перебросилось в Болгарию, где оно приняло более целеустремленные формы. Братья-болгары взывали к чувствам русского народа. Трудно было бы поверить фактам, приводимым в болгарском воззвании, если бы они не были полностью и официально удостоверены консулами западно-европейских стран в Турции! «Мучения, претерпеваемые христианами на Балканском полуострове так велики, что нет возможности их описать», — писали болгары. Еще бы! Кровавый смерч Чингис-хановых походов бледнеет перед такими фактами, как: массовое сожжение цветущих сел и городов, запущение полей, уничтожение всемирно-известных болгарских садов и т. п. «Нет детей выше восьмилетнего возраста, не обесчещенных перед глазами связанного и мучимого отца, брата... Нет человека, который бы не думал: вот завтра и меня изрубят, повесят, распилят пилою надвое или же посадят на кол... Нас сажают на кол и поджигают костер под ним, извлекают из утробы матерей младенцев, подбрасывают их и налету ударом сабли рубят надвое, или же ловят на штыки, продают молодых девушек и мальчиков в рабство и заставляют принимать магометанство». Все зверства применялись как способы побуждения к уплате непомерных налогов и поборов.
Вмешались все крупнейшие европейские державы. Россия и Австро-Венгрия первыми (хотя каждая — и по различным побуждениям) потребовали немедленного прекращения безобразий.
Присмиревший под влиянием решительного дипломатического нажима Абдул-Азис в ноябре 1873 г. громогласно обещал исправить положение. Правда, особенно радикального он и на этот раз не обещал, а галантно признав, что его «прежние реформы (!) нуждаются в изменениях и дополнениях», султан говорил о желании провести выборность судей, привести налоговую систему к некоторому соответствию с платежеспособностью населения, обеспечить минимальные возможности для поддержки земледелия, ремесл и торговли, представить фактическую вероисповедную свободу и т. п.
Султанская декларация произвела на Иоакима II более, чем благоприятное впечатление: расценив ее «как начало новой, благодатной для христиан, законодательной эры», он мобилизовал все свои средства и возможности на размножение и широчайшее распространение в Малой Азии и на Балканах «ираде» султана и своих комментариев к нему.
Поднявшиеся против турецкого ига балканские христиане не разделяли энтузиазма Константинопольской Патриархии. Да и оснований для энтузиазма не было. Среди турок вспыхнула полоса погромов и резни христиан. Иоаким II продолжал рассылку названных документов уже под аккомпанемент новой резни.
1 мая 1876 г. появился в свет известный Берлинский меморандум- нота министров иностранных дел России (Горчаков), Австро-Венгрии (Андраши) и Германии (Бисмарк), которая требовала от Турции гарантии проведения обещанных ею реформ под наблюдением полномочных представителей великих европейских держав.
Через 18 дней в результате кровавого дворцового переворота султанский трон занял психически больной Мурад V. Он подтвердил решение о реформах и... обратился к народу с просьбой помочь изыскать новые средства для материального обеспечения реформ. Вероятно, неожиданно для султана (во всяком случае — без его прямого предложения) Иоаким II издает пламенное послание и увещевание ко всему духовенству и мирянам с. призывом к сбору добровольных пожертвований для султанской казны! Не знаем, какие суммы были собраны, но зато знаем, какое они получили употребление: они пошли на подавление с неслыханной жестокостью народного восстания в Болгарии (о чем убедительно свидетельствует книга англичанина Макгаана «Зверства в Болгарии». Письма специального корреспондента «Дейли Ньюс», С. П. Б., изд. 1877 г.).
Число жертв турецкой карательной экспедиции исчисляется многими десятками тысяч человек.
Братский русский народ первым пришел на помощь угнетенным славянам. В Болгарию, Сербию и Черногорию пошли доброхотные пожертвования, несколько тысяч добровольцев, собранных и возглавленных волонтером-генералом Черняевым влились в отряды повстанцев. Сербы сражались героически, но под натиском многократно превосходящих турецких сил вынуждены были нередко отступать. А скромные в жизни, твердые в вере, совершенно чуждые страха в бою, гордые орлы — черногорцы из своих горных теснин умудрялись даже наносить туркам позорные для них поражения.
В августе того же года совсем ополоумевший Мурад V был низложен, и на престол вступил его не столько умный, сколько хитрый и коварный брат Абдул-Гамид.
Собравшиеся в декабре уже в самом Константинополе уполномоченные европейских держав категорически потребовали осуществления требований Берлинского меморандума. Султан, учитывая противоречия между великими державами, еще раз сманеврировал.
Он объявил о введении в Турции представительного, парламентарного строя с конституцией, обеспечивающего полное вероисповедное равенство и равенство всех подданных перед законом. 23 декабря 1876 г. была провозглашена новая конституция, основные положения которой были заимствованы из английской и французской конституций.
В эти же дни Иоаким отправил иерархам послание с предложением о молитвах «за гуманного падишаха» и внушения пастве о полном повиновении правительству. Константинопольские архиереи и «почетные миряне» поднесли султану благодарственный адрес за дарование конституции, которую... тот и не помышлял вводить в действие.
Это сразу стало понятным для всей Европы и через несколько недель все европейские державы прервали дипломатические отношения с Турцией, отозвав из Константинополя своих послов и посланников.
В политической атмосфере запахло порохом.
12 апреля 1877 г. Россия объявила войну Турции. Нет необходимости в церковно-исторической статье выяснять совокупность причин русско-турецкой войны и среди них устанавливать удельный вес мотивов национально-религиозных. Ограничимся рамками нашей темы.
Каноны Святой Церкви, заветы святых Отцов Церкви и практика выдающихся святителей учат нас, что церковные предстоятели в лихие годы должны быть особенно близки к массам своих пасомых.
В данном случае при оценке линии действий Иоакима II читатель безусловно не должен забывать об известных условиях турецкой деспотии. Ограничиваемся перечнем фактов, показывающих отношение Патриархии к развертывающимся историческим событиям.
1) Накануне объявления войны Иоаким обращается к столичной пастве с призывом к повиновению и верноподданности властям;
2) на четырнадцатый день войны следует его призыв ко всем православным людям всего Патриархата о забвении прежней вражды, о мире и повиновении;
3) 22 мая новое послание о том же, но в еще более благоговейных по отношению к султану тонах и с приложением новой специальной молитвы за него с концовкой «даруй ему здравие совершенное и долготу дней, утверди его царство, укрепи его войско, посылая победы на врагов» и т. д. А один из митрополитов (не знаем — самостоятельно ли или же с благословения Иокима) добавил для своих епархий следующие возглашения: «даруй султану нашему и его могущественным и многочисленным войскам силу и крепость сокрушить надвигающегося врага и изгнать его из страны своей, дабы народы всякого племени и веры, находящиеся под державным его покровительством, проводили житие тихое и мирное». Не будем говорить, какой отклик эти послания встретили на Балканах. Султан оценил преданность Иоакима II награждением его высшим турецким орденом.
На приеме Абдул-Гамид не стесняясь цинично заявил, что он-де озабочен благоденствием своих поданных, но... «трудные обстоятельства отвлекают его от этого», т. е. иначе говоря, что он ничего не намерен сделать для обездоленных. «Тем не менее — как пишет проф. И. И. Соколов («Константинопольская Церковь в XIX в.», стр. 366) — в Патриархии и по этому случаю был совершен молебен»...
4) В июне 1877 г. Патриархия разослала по своей периферии воззвание об усердном сборе среди христиан дополнительных пожертвований на военные нужды. Это было сделано по предложению правительства.
5) В ноябре 1877 г. султан явил новую «милость»: если до того христиане освобождались от призыва в войска, уплачивая вместо этого солиднейший военный налог, то теперь Абдул-Гамид, сохраняя налог, призвал христиан в ополчение (местное войско) с задачами: а) участия в обороне территории своих областей, б) подавления восстания в любой части империи. Патриарх с помощью всего состава синода и подсобных при нем учреждений разработал особую грамоту, в которой доказывалось, что высшая церковная власть радостно благословляет своих чад на борьбу с внешними и внутренними врагами султаната.
При этом Патриарх в виде милости испрашивал у султана разрешения на сформирование из христиан отдельных отрядов. Абдул-Гамид молчаливо отказал, что с военно-политической точки зрения вполне понятно.
6) Зимой 1877—1878 гг. русские войска под командованием генералов Скобелева, Драгомирова и др. глубоко врезались в пределы Турции; у турок горела почва под ногами. В Македонии, Эпире, на о. Крите начались народно-освободительные восстания местного христианского населения.
7) Свои неудачи на фронтах войны турецкие правители и башибузуки вымещали на христианах. При набегах на восставшие или заподозренные в сочувствии повстанцам села и города турки сжигали населенные пункты, жителей истребляли, уцелевших девушек и детей уводили в плен, в рабство.
Церковные вещи, св. иконы, сосуды и утварь целыми обозами шли на рынки Константинополя и других крупных городов, где все это открыто продавалось.
К чести Иоакима II нужно отметить, что он против описанных фактов неоднократно протестовал перед правительством. Но в ответ большею частью получал лишь беспредметные обещания «принять необходимые меры». В отдельных случаях полиция изымала с рынка продаваемых в рабство девиц и передавала в распоряжение Патриарха.
Правительство вежливо предлагало местной администрации возвращать ограбленные церковные вещи и святыни Патриархии и церквам. Но это редко исполнялось.
Кроме того, Патриарх проводил сбор пожертвований для помощи жертвам турецких зверств; много осиротевших женщин и детей нашли приют в монастырях.
В начале 1878 г. победоносные русские войска овладели почти всей Балканской территорией Турецкой империи и приблизились к самому Константинополю с запада. Турки робко запросили мира. Нельзя было сомневаться в том, что русские войска стремительным ударом могли бы овладеть столицей «Блистательной Порты» и добиться безоговорочной капитуляции турок. Порта была спасена дипломатическим вмешательством западно-европейских держав во главе -с Англией, не желавших чрезмерного усиления России.
Русская дипломатия дала себя запугать пустыми угрозами Англии в лице лидера ее дипломатии лорда Дизраэли-Биконсфильда.
По указанию русского правительства военные действия были приостановлены в момент нахождения передовых войск на расстоянии пушечного выстрела от Константинополя. 19 февраля 1878 г. в пригородном селе Сан-Стефано было подписано предварительное русско- турецкое соглашение, а через 4 1/2 месяца — на конференции европейских стран, которые единодушно постарались елико возможно обесценить завоевания русского оружия, был подписан так называемый Берлинский трактат.
Несмотря на англо-французские интриги победа принесла громадное облегчение участи народов Балканского полуострова. Как известно, Турция после 1878 г. фактически перестала быть европейской державой.
Правда, Боснии и Герцеговине не удалось добиться государственной самостоятельности, они были переданы под власть Австро-Венгрии (управляемой «немецкой династией»). Но на первое время это все же было наименьшим злом, чем пребывание ее под турецким игом.
Сербия, Румыния и Черногория стали совершенно независимыми от Турции. Если Черногория в известной степени обязана этому своим силам, то Сербия и Румыния своим освобождением всецело обязана громадной помощи великого братского, единоверного русского народа. Едва ли мы, несмотря на самое наше горячее желание, в состоянии отыскать хотя бы единственный серьезный факт, свидетельствующий о нравственной поддержке Константинопольской Патриархией освободительного движения сербов и румын. Нет таких фактов, к сожалению — нет. Не дошло до нас никаких отголосков молитв патриарших из Фанара о даровании своим сербским и румынским пасомым избавления от великого горя их в те годы, когда пасомые, истекая кровью, побелевшими устами шептали: «слышишь ли ты нас, Великая Церковь великого Царьграда?!»
А духовенство Сербии и Румынии в основной массе шло за своими народами. Война 1877—1878 гг. принесла государственное освобождение и многострадальному болгарскому народу, хотя и не всему и не полностью: основная Болгария (к северу от Балканского хребта) была объявлена автономным княжеством с данническими обязательствами султану. Южная ее часть—Восточная Румелия—осталась в составе Турции, но под управлением генерал-губернатора из христиан и с местной ограниченной административной автономией. Несмотря на то, что немцам удалось провести на Болгарский княжеский престол отпрыска своей династии Гогенцоллернов (от каковой болгарский народ освободился лишь в наши годы), все же Болгария получила минимальные условия для устройства самостоятельной жизни.
Как известно, и Болгария справедливо считает русский народ своим освободителем. И не от русского народа зависела урезанная Берлинским трактатом степень болгарской самостоятельности.
Отныне жизнь по-новому ставила вопрос болгарской церковной автокефалии, официально разрешенный лишь после Великой Отечественной войны с германским фашизмом. Исторически при изменившихся обстоятельствах автокефалия себя оправдала.
Русская Православная Церковь никогда не предъявляла никаких церковно-административных претензий к Болгарской Церкви. Пустой болтовней являются высказывания некоторых современных греческих церковных деятелей о «цезарепапистких» тенденциях Русской Церкви. Впрочем эта болтовня уже получила на страницах нашего журнала достойную отповедь проф. С. В. Троицкого.
И после войны 1877—1878 гг. часть православных славян еще осталась на долгие десятилетия под турецким ярмом.
Всему миру известно, что если сократились кровавые зверства турок, то национальные меньшинства все же не получили ни правового, ни вероисповедного равенства.
Но рассмотрение деятельности Константинопольской Патриархии в последующие годы выходит за пределы этой статьи.
Профессор И. Н. Шабатин (Никита Волнянский)
