НЕСКОЛЬКО ЗАМЕЧАНИЙ О ПЕРВОХРИСТИАНСТВЕ У ЮЖНЫХ СЛАВЯН

Тема о первом периоде христианства у южных славян продолжает оставаться животрепещущей до наших дней. Теперь интерес к ней увеличился и заострился в связи с тем, что Ватикан и его нецерковные покровители, озабоченные усилением католической агрессии в славянских странах, пытаются «рассудку вопреки», обосновать «римское» историческое старшинство в Балканском христианстве. Ватикан и его служители на ниве церковной истории непрочь всерьез говорить даже, что свв. Кирилл и Мефодий, чуть ли не обличители восточного Православия с позицией римского католицизма!

В территориальном отношении мы имеем в виду славян, живших в нынешних. Чехословакии, Югославии, северной части Греции, Болгарии Румынии, Венгрии и Закарпатской Украине.

В моей небольшой работе «Великие просветители славянства свв. Кирилл и Мефодий» («Журнал Московской Патриархии» № 7, 1946 г.) на стр. 35—37 показаны и приблизительное размещение южных славян и основные факты их государственно-общественной жизни в VI—IX вв. Во избежание повторений прошу читателя обратиться к указанному источнику прежде ознакомления с дальнейшими строками этой статьи.

Известно, что массовое продвижение славянских племен на юг от Дуная в пределы Восточной Римской империи (впоследствии Византии) начинается еще в конце четвертого и в начале пятого века по P. X. Не менее известно, что продвижение проходило в разных формах: то в форме вооруженных набегов, то мирного вселения на свободные земли империи. К VII веку смежные с Византией районы северной части Балканского полуострова представляли территорию, почти сплошь населенную славянами. Распространение славян на юг не носило характера поголовного ухода с исконных мест жительства; оно приближалось больше к выделению избыточного населения. Так, например, если мы встречаем в этот период на далеком юге крупные группы сербов и небольшие прослойки родственных им, но менее подвижных хорватов и словенцев, то основная масса сербов и их сородичей обитает попрежнему в верхней Венгрии, на юге позднейшей Польши, в Силезии, Галиции. В порядке постепенного раздвижения они обживают все прочнее территории позднейших Сербии Герцоговины, Черногории и части Боснии.

К IX веку мы с достаточным основанием можем засвидетельствовать наличие во внутренних районах Византийской империи целых областей с преобладанием в них славянского населения. Таковы: Македония (в особенности район г. Солуни с тяготеющими к нему местностями), Морея, Опсихия. Славянскую прослойку мы видим и на побережье Черного моря, Пропонтиды, Босфора и во внутригреческих: Фракии, Эллады, Фессалии, Пелопоннеса и на островах Эгейского и Ионического морей. Много славян жило и в самом Царьграде, составляя заметную часть торгового и ремесленного населения столицы, особенно ее окраины и ближайших окрестностей. Профессор А. Будилович в своей работе: «О греко-славянском характере деятельности свв. Кирилла и Мефодия» (Варшава, 1885 г., стр. 9), к сожалению, не упоминая источников, указывает на непрерывную, «ежедневную» связь между собою славян, отделенных одни от других значительными расстояниями.

Значительные массивы земель для славян земледельцев в центре Балкан были отведены византийским императором Ираклием (610—641 гг.).

Тяга славян на юг и юго-восток, а не на запад, объяснялась тем, что в странах последнего, по образному выражению того же А. Будиловича, славяне «на законном основании» незамедлительно закреплялись на положении илотов, сиречь полурабов. Византийское законодательство и хозяйственная практика более благоприятствовали новоселам.

Более, чем достаточное количество источников свидетельствует о том, что многие тысячи славян служили в византийских войсках. Гвардию императора Юстиниана II составлял 30-тысячный славянский отряд под командованием славянина Небула.

Таким образом, очевидна очень прочная и многосторонняя связь южных славян и греков с далеко идущими последствиями. Не станем отрицать, что в определенные периоды у Византии были широко агрессивные замыслы в отношении всех славянских земель. Но у Запада они были еще шире, а осуществление их более кровопролитны и с худшими последствиями для жертв агрессии. При этом обращаем внимание на обстоятельство, стоющее серьезных размышлений: покорившие славян древней Мизии тюрко-татарские племена болгар сами скоро и начисто растворились и, утеряв свой язык, обычаи, а с поколениями даже облик, полностью приняли таковые от побежденных. Единственным следом покорителей осталось данное ими стране свое название — Болгарии (в силу этого парадокса и славяне этой страны стали впредь именоваться болгарами). Славяне же, жившие между греками, не только полностью сохранили весь национально-этнографический облик, но, напротив, без всяких усилий с их стороны вводили свой язык в лексический обиход греков. Солунь и многие другие города Византии сделались двуязычными. «Солуняне все чисто (т. е. поголовно) словенськы беседують», — справедливо отметил в IX веке император Михаил III. Это, конечно, не дает нам права говорить о равенстве культур.

Но уже одно это повергает в прах домысел ярчайшего выразителя крайнего ультра-скептицизма в церковно-исторической науке проф. Е. Е. Голубинского, утверждавшего, что «греки... по отношению к славянам водились (т. е. говоря русским языком — руководились. Н. В.) единственно чувством отвращения к ним, как к варварам» («Краткий очерк истории Церквей: Болгарской, Сербской и Румынской», стр. 17). Кстати сказать, проф. Е. Е. Голубинский здесь просто, пренебрегая фактами, проявляет свой общий взгляд на «варварство» славян, продлевая период культурного варварства, чуть ли не до XVII века. Совершенно ясно, что языка «варваров», к которым относятся к тому же «единственно с отвращением» «цивилизованные народы» в свой обиход не вводят!

За недостатком места не будем затрагивать вопроса о деятельности апостолов в I веке по P. X. Укладываясь в хронологические рамки настоящей статьи, отметим безусловный факт очень раннего проникновения христианства к славянам. И в первую очередь с Востока, а не с Запада.

Обоснованнее всех других будет предположение, что древнейшими христианами-славянами были те из них, которые обитали в Малой Азии. Время принятия ими христианства — как правильно говорит в цитированной нами работе проф. А.Будилович — «уходит, повидимому, в такую седую древность, о которой мог бы рассказать разве Евсевий Кессарийский или, пожалуй, Прокопий, если бы они обратили внимание на этих славян. Удивительно ли, — продолжает он, — что склоны малоазиатского Олимпа гораздо раньше покрылись церквами, монастырями, кельями, чем ущелья Олимпа македонско-фессалийского и даже подножья святой впоследствии горы — Афона!». Лаодокия, Пергам, Сарды, Смирна, Фиатир, Филадельфия и Эфес эти благодатные сильнейшие очаги древнейшего христианства были уже в описываемый период значительно пополнены прозелитами-славянами.

Объективный и внимательный церковный историк архиепископ Макарий еще 80 лет тому назад в своей «Истории христианства в России до равноапостольного кн. Владимира» (стр. 46—93) подтвердил солидными документальными данными существование еще в III—IV вв. христианских общин и епархий на территории нынешних: Крыма, южного Приднепровья, Молдавии и в районе устья Дуная и наличие в числе христиан славян. Схема Макария позднейшими скептиками всерьез не нарушена.

Что касается задунайских славян, есть все основания полагать, что в их среду свет веры Христовой стал проникать яркими лучами за несколько столетий ранее всенародного крещения болгар, имевшего место, как известно, в середине IX века. Незаслуженно полузабытый славист проф. Н. А. Лавровский в небольшой работе 1885 г. «Кирилл и Мефодий и начало христианства в России» дает правильное объяснение той, на первый взгляд непостижимой, быстроты развития христианского просвещения в Болгарии во второй половине IX века. Подытоживая результаты предыдущих изысканий, автор утверждает, что массовое крещение болгар завершает более ранний многовековый период постепенного внедрения христианства.

Какими каналами проникало к славянам христианство? Вполне понятно, что жившие среди греков непосредственно просвещались их пресвитерами и епископами. Если греки Солуни, Эфеса, Царьграда, Морси и пр. говорили по-славянски, го трудно допустить, чтобы славянские обитатели этих городов и местностей не понимали греческого языка.

Как это ни трудно предположить, но допустим, что действительно греческое духовенство столь кощунственно, как уверяет Е. Е. Голубинский, относилось к своему долгу, что не проповедывало Истины Христовой, коль скоро перед его глазами не сверкали великие и обильные драхмы. (При этом прошу Господа о прощении мне такого, хотя бы и условного, поношения памяти великих светильников греко-восточного Православия IV—VIII вв. по P. X.). Но даже такое допущение не исключает бесспорных фактов: введения пастырями проповеди среди своих прихожан, крещение желающих обратиться к истинной вере (независимо от национальной или племенной принадлежности обращаемых) и поставление иерархами греческой Церкви священнослужителей для новых общих христиан-прозелитов, в том числе и в местностях, находящихся за пределами империи.

Во всяком случае, всесильная истина Христова распространялась даже вне зависимости от степени активности священнослужителей потому, что она истина. Естественно, что наиболее быстро распространялось христианство в его византийских центрах. Столь же естественно предполагать наличие смешанных греко-славянских приходов в местах смешанного жительства греков и славян. Но и в этих местах, начиная с VII и первой половины VIII века (Царьград и др. города) мы уже видим церкви, построенные славянами.

Исследователи справедливо отмечают выдающуюся роль в широком территориальном распространении святой веры славянам — военнослужащим византийской армии и славянам — византийским военнопленным, а также грекам — славянским военнопленным. Славяне, служившие в войсках империи, в старости возвращались в родные края.

Заслуги пленных в деле Христовом особенно велики в Болгарии в начале IX века. Князь Крум (по другой транскрипции Круб или Крем), язычник, был не столько завоевателем, сколько руководителем крупных опустошительных набегов в сторону собственно Греции и Венгрии. Он особенно памятен уводом в плен огромного количества не только воинов, но и масс мирного населения; размещал он их во внутренних районах Болгарии. Все исследователи, начиная от архиепископа Макария, говорят, что пленными была наводнена вся страна. В числе их было немало христиан-священников и даже два епископа. По национальному составу пленники были смешанными: и греки, и славяне. Не знаем количества обращенных ими в христианство, но во всяком случае оно было немалым: пленники не жили изолированно, они были расселены среди местного населения.

Византийские источники говорят о большой проповеднической активности плененного духовенства. Преемник Крума, Мортагон, обеспокоенный серьезной угрозой язычеству, прибегнул к карательным мерам: он казнил Андрианопольского епископа Мануила и многих других священнослужителей. Вероятно, за религиозной проповедью ему мерещилась византийская политическая пропаганда. Как и следовало ожидать, преследование христиан дало результаты, противоположные ожидаемым, и Мортагон возвратил почти всех плененных домой. Но в Болгарии уже была заложена прочная основа христианства; усилиями и задержавшихся в стране пленных и местных новообращенных оно ширилось, проникая даже за стены княжеского двора. По свидетельству архиепископа Феофилакта в начале IX века были случаи обращения в христианство отдельных членов княжеской фамилии.

Массовое крещение в Болгарии происходит, как известно, при князе Борисе в 60 годах IX века. Оно проведено было очень быстро, по выражению Царьградского Патриарха Фотия «неожиданно». Это подтверждает, что данный акт явился завершением длительного исторически закономерного процесса.

Почти одновременно христианство распространяется на влахо-молдавов (румын); шло оно к ним, примерно, такими же путями, как и к болгарам. Источник его (Византия) — тот же самый.

Сложнее разрешается проблема христианизации сербов. Повидимому, инициатива крещения сербов принадлежала в какой-то части упоминавшемуся нами византийскому императору Ираклию. Император при этом, надо думать, был далек от агрессивных замыслов, ибо, во-первых, он не допускал при этом ни малейшего нажима, во-вторых, он, по свидетельству Константина Багрянородного (Порфирогенита), пригласил для сербов священнослужителей от папы римского, а не от Царьградского Патриарха.

Повидимому, посланцы папы особого рвения не проявили, так как, судя по многочисленным, правда, косвенным (за отсутствием прямых) указаниям окрещено было менее половины сербов. Отдельной епархии папой также учреждено не было.

В первой половине VIII века по инициативе императора Льва Исавра сербские земли вошли в церковное подчинение Царьградского Патриарха. Никаких следов просветительной деятельности римского духовенства до нас не дошло и вообще отражения римского влияния на дальнейшей церковной жизни сербов вовсе не заметно. Массовое обращение сербов в христианство происходит в течение первого десятилетия после такового же у болгар.

При этом характерно, что движение на этот раз идет, так сказать, снизу, из недр народных. Представители рядовых масс народа непосредственно обратились в Константинополь (Царьград) с просьбой о присылке к ним священнослужителей в достаточном числе.

Неоднократно цитированный нами проф. Е. Е. Голубинский является, кажется, единственным церковным историком, который проводит знак равенства между церковной политикой царьградских патриархов и римских пап. Только мотивы, побуждающие их к расширению территории христианства, выставляются различные: для пап — идея мирового господства, для патриархов — корыстолюбивые побуждения. На самом же деле, разница огромна и глубокопринципиальна. Если К. Я. Грот (в своем «Взгляде на подвиг славянских первоучителей», стр. 20) еще в 80-х гг. прошлого века считал, что «Рим, кажется, ныне дошел до последнего предела вражды и ненависти к православному Востоку», то в сороковые годы XX в. предел вражды к славянству папством оказывается далеко превзойденным. Ныне всеми, кто способен объективно мыслить, признается, что в основе политики папства всегда лежали нецерковные идеи миродержавия.

В осуществлении этой идеи у папства «на вооружении» всегда сплетались крест и меч или, как позже говорили, крест и маузер. Принимая в качестве основного тактического средства древне-римскую захватническую формулу: «разделяй и властвуй», папство несло славянам и постоянную угрозу немецкого меча и раздор между самими славянами.

Не будем прикрашивать и византийскую политику. Нет слов, некоторые императоры использовали крещение славян в целях политического подчинения славянских народов через посредство подчинения церковно-иерархического. Допускаем, что и болгарский князь Борис в известной степени руководился политическими соображениями, объявляя христианство в Болгарии религией господствующей и особо покровительствуемой.

Но какая огромная разница в устремлениях между папством и православным Востоком! Православный Восток нес славянству прежде всего мир и великие идеи истинной любви и дружбы между народами. Папский Запад нес ему не только межнациональную рознь, но и перспективу деславянизации. Проповедь христианства, по справедливому замечанию лингвиста, проф. П. А. Кулаковского, шедшая к славянам из Рима через посредство немцев, всегда имела скрытые задние цели амальгамировать народы, отняв у них и язык, и надежды на национальное, особое развитие, в то время, когда Запад ширил христианские истины среди народов огнем и мечом, с Востока шла к славянам мирная проповедь веры и любви на их языке.

Конечно, христианство вообще, откуда бы оно ни шло — с Востока или с Запада — открывало доступ в семью более образованных народов; только оно давало в те века возможность устройства общественных форм бытия на основе высоких нравственных начал, провозглашенных Христом.

Но вместе с тем внешняя организация Церкви, ее иерархическая структура были таковы, что при римских носителях христианского просвещения славянство имело бы церковного главу в лице папы, а это, как мы уже сказали, вело к политическому и национальному поглощению славянства немецко-католическим Западом. Проповедники византийского Востока несли славянству духовного главу в лице Царьградского Патриарха. Последний же, находясь в значительной зависимости от императора, мог по церковной линии возглавить политическую агрессию Византии.

Выход был в нецерковной (на первый взгляд) сфере: укрепление национального сознания славян, освоение передовой иноземной культуры как средства для создания своей собственной равной или более высокой культуры. Но в том то и дело, что православный Восток, даже вопреки намерениям императоров, такие возможности славянству открывал, Запад — загораживал.

Латинская культура была чужда славянству. Запад в то время переживал длительный период упадка образованности. Византия (что часто забывают исследователи) того времени тоже деградировала в культурном отношении. Но во всяком случае, Византия в VIII—IX вв. стояла гораздо выше римско-франкского Запада.

Греческая культура, быт, язык, благодаря вековым живым связям, более близки славянам. Овладевая ими, славяне не растворялись в них и не поглощались ими. Очень и очень многие греки владели славянскими языками и наречиями. А главное — они не препятствовали их развитию. «Латиняне» же, как только проникали куда-нибудь, немедленно раскрывали свое экспансивно-агрессивное лицо.

Так было и в Болгарии при князе Борисе. Желая обеспечить возможно полную независимость от Византии, в том числе и по линии церковной, и в то же время в интересах сближения со своими западными временными и ненадежными союзниками, Борис обратился в 866 году к папе с просьбой дать Болгарии епископов во главе с «автономным» архиепископом. Последнего папа пока не дал, но экстренно послал в Болгарию легатов, которые столь же экстренно стали первым долгом ломать все то, что отличало «латинское христианство от Восточного Православия: проводили новое миропомазание священства, изгоняли женатых священников, предписывая субботний пост, вводили богослужебные «латинские» новости и т. п. («Фульдская летопись», записи 867 г.).

Рост возмущения в стране дошел до князя. Борис своею властью выгнал из страны рьяных «латинизаторов» и Болгария получила от Византии архиепископа и епархиальных архиереев. Сам Борис, по словам многих современников, после описанных перипетий стал человеком очень высокого православного благочестия. Последние годы жизни он провел в иночестве.

При унаследовавшем болгарский престол после Бориса князе Симеоне православное восточное христианство вступает в эру расцвета и торжества. Справедливо церковные историки сравнивают Бориса со ев. равноап. Владимиром, а Симеона — с Ярославом Мудрым.

Раньше всего нужно напомнить читателю, что и византийские и арабские и даже «латинские» повествования и документы IX и даже предыдущих веков довольно единодушны в свидетельстве о таких характерных для славян качествах, как их свободолюбие, несклонность подчиняться чужим авторитетам, высокое сознание общности своих нравственных интересов, традиция все жизненно важные вопросы решать сообща («миром»), сильный и — при всей независимости суждений — восприимчивый ум; после же принятия христианства — живая и глубокая вера, глубокое чувство, притом без фанатизма. Совокупностью этих качеств объясняется чрезвычайная быстрота роста христианского просвещения у славян. А быстрота была действительно трудносравнимой.

Не учитывающие изложенных качеств славян исследователи становились втупик и пускались в причудливые объяснения. Чем объяснить, например, появление на «дикой» Руси через полстолетия после принятия христианства, такой жемчужины письменного творчества, как превышающего все современные византийские достижения «Слова о законе и благодати» митрополита Илариона? Это «исключительное и загадочное явление» — отвечает историк (Е. Голубинский. Ист. Русской Церкви, т. I,. 1-я пол.). А вдохновенные творения преп. Феодосия? «Это был исключительный человек» вещает тот же автор. А талантливейший епископ Кирилл Туровский? «Исключительный и случайный представитель». А такое произведение народного эпоса, как «Сфинкс, необъяснимое явление» и т. д. и т. п. А выдающиеся общеизвестные произведения болгарской письменности X века? «Выдающаяся случайность».

В итоге, сознавая всю несостоятельность объяснений случайностями и исключениями громадного количества выдающихся фактов церковно-культурной жизни, запутавшиеся люди растерянно объявляют, что в России-де при Владимире и Ярославле Мудром, а в Болгарии — при Борисе и Симеоне произошла под влиянием подавляюще-превосходящей современной им византийской культуры некоторая вспышка просвещения, вслед же затем просвещение кануло в небытие и «начинается царство одной грамотности, и то с сомнительным разумением читаемого» (Ibidem, стр. 580 и след.). Еще раз подчеркиваем, что византийская церковная литература в IX и X веках переживает острый период упадка; недостаток смелого мышления не искупается утонченной по форме, но слабой по существу диалектикой и риторикой.

Совершенно ясно, что славянство, принимая выработанные византийской, а отчасти и западной культурой литературные формы, осваивало их по существу и, не копируя их, «влагало в них свое, живое содержание» (Лавровский, цит. раб., стр. 4). И еще яснее, что благодатные семена и византийской православной культуры вообще и великих славянских первоучителей свв. Кирилла и Мефодия, в частности, пали и на плодородную и на предварительно удобренную почву.

Великие события не совершаются «вдруг». Христианскому просвещению славян в IX—X веках предшествовал долгий и сложный процесс возникновения и постепенного развития отечественной письменности, начиная с его примитивных форм. Такие эпохальные явления зреют веками; носителями новых начал являются долгое время наиболее талантливые и передовые деятели, затем в силу исторической закономерности эти явления становятся достоянием все расширяющегося круга людей. По сугубо справедливому замечанию того же проф. Лавровского «все недоумения (вроде вышеизложенных) происходят от неточных представлений о состоянии славян (до их массового крещения), что это состояние вовсе не было так первобытно, что они задолго (до массового крещения) стали приобщаться христианству и его просвещению, и, что произведения, так удивляющие нас теперь, имели перед собой гораздо более продолжительную школу и могли развиться естественно и органически». О наличии письменности у славян в IX и предыдущих веках давно говорят такие представители столь различных лингвистических и исторических школ, как Калайдович, Карамзин, Шафарик, Викторов, Срезневский и наш церковный историк Митрополит Макарий Булгаков (последний, правда, осторожно). Все они, не говоря уже о новейших славяноведах, во многом обогативших наши познания, утверждают, что славянская письменность корнями своими уходит в языческую древность. До изобретения Кириллицы и «Глаголической буковицы» славяне пользовались «чертами», «резами» и т. п., а также буквами латинскими и греческими. Действительно, в так называемой Фрейзингенской рукописи X века, две славянских формулы исповедания и поучения, написаны латинскими буквами. Есть, впрочем, основания думать, что какие-то славянские местные алфавиты были у славян до свв. первоучителей, ибо, действительно, говоря словами Преосв. Макария, «высокие достоинства славянской речи в переводе Свящ. Писания, принадлежащем свв. Кириллу и Мефодию; такие достоинства, которые делают почти невероятным, чтобы столь совершенному труду славянских апостолов не предшествовало несколько других, менее удачных попыток, чтобы можно было... с первого раза найти такие богатые слова и обороты для выражения самых возвышенных истин Божественного Откровения» («История Христианства в России до св. равноап. князя Владимира», стр. 148).

Великим славянским апостолам принадлежит неоценимая заслуга создания общеславянского литературного языка. Они — великие завершители векового процесса приспособления устной речи для письменного выражения содержания народной жизни. Рост экономических и бытовых связей между славянскими племенами и этнографическими группами сближал, усложняя ее устную речь и породил развитие письменной речи; рост двухсторонних связей с неславянскими народами содействовал развитию все более сближающихся этимологических и синтаксических форм. Сближались славянские наречия.

Анализ уставного письма в древнейших славянских рукописях приводит к интересным выводам. Прежде всего: славяне IX—X веков не заимствовали у греков их современного уставного письма. Зато мы видим многочисленные следы заимствования у греков VI—VII веков.

История сохранила нам следы официальной письменности славян. Еще Д. И. Иловайский в 1882 г. («Разыскания о начале Руси», стр. 224) обратил внимание на наличие письменных договоров между греками и болгарами в восьмом веке. Один из них был подписан сторонами в 714—715 гг., второй — в 774 г. Переписка, возникшая в связи с ними несколько позже, показывает, что договаривающиеся стороны располагали экземплярами, написанными на языках обеих сторон; по содержанию же — договоры устанавливали объем, условия и процедуру торговых и политических отношений. Исследователь указывает на большое сходство их по формам с русско-греческими договорами X века, что, по резонному мнению Лавровского, «свидительствует о том, что и наши договоры X века, без сомненья, имели своих предшественников, как и болгарские договоры VIII века».

Гениальность св. Кирилла проявилась, между прочим, и в его необыкновенной филологической чуткости, которая сказывается в том, что при создании общеславянского литературного языка (при отсутствии такового же общего разговорного) ими были учтены все местные наречия. Кстати, это свидетельствует лишний раз о наличии и в Солуни и особенно в Царьграде представителей почти всех славянских народностей.

Общеславянская письменность, переводы книг Св. Писания, сделанные славянскими апостолами, перешагнули скоро через Карпатский хребет, переправились через Прут и Днестр и начали победное триумфальное шествие по Руси, где почва для христианского просвещения так же была удобрена, как несколько раньше в южнославянских странах. В будущих специальных работах на страницах академического «Богословского Вестника» надеемся обосновать тот факт, что в X веке Киевская Русь получала и переводные книги Св. Писания и Св. Предания и священнослужителей не только из Византии, но также из Болгарии и из земель моравских, угорских, галицких.

Оканчиваем эту статью тем же, с чего она и начинается. Оспаривая честь первенства в деле христианского просвещения славян, историческая пресса Ватикана и местных католических церквей продолжает попытки извратить свою собственную католическую историю. С особенной энергией она поддерживает мнение о том, что, якобы, по отношению к славянам папы сделали исключение, разрешив совершать богослужение для новообращенных на местных языках. Продолжают также утверждать, что Рим поддерживал великое дело Кирилла и Мефодия и их учеников и преемников, а последние, в свою очередь, якобы полностью поступились всеми ортодоксальными чертами восточного Православия.

Но католические историки не в состоянии отрицать, что папство всегда во главу угла ставило политические соображения. Пытаясь направлять мирскую политику, и далеко не всегда располагая достаточными для этого материальными мирскими рессурсами, оно неизбежно должно было изменять линию своего поведения в зависимости от общей гражданско-политической обстановки. Действительно при папе Иоанне VIII мы видим снисходительное отношение к славянскому языку, как богослужебному. Но это продолжалось немного лет. А главное такой изгиб линии папства объясняется сугубо «земными» и к тому же скоропреходящими причинами: интригующий против группы вышедших из послушания немецких князей папа старался этим противопоставить славянство немцам. Но как только нужда в этом не весьма красивом дипломатическом демарше миновала, круто изменилось отношение к упомянутому вопросу.

Совершенно очевидно, что Рим не мог поддерживать и восточно-православного просветительства среди славян. Мы уже видели, как вели себя папские посланцы, когда они при князе Борисе дорвались на короткое время до Болгарии. Да и травля св. Кирилла во время его визита в Италию также не исчезла из нашей исторической православной памяти.

Не приходится за отсутствием всяких оснований к этому подозревать в доброжелательном отношении папства к св. Мефодию и его преемникам. Рим предполагал использовать его в своих целях. Но, не возражая против формального вхождения Велико-Моравского княжества в диэцез римского архиепископа, Мефодий и его сослужители были непоколебимы в отстаивании восточного, истинно-православного богослужебного и обрядового уклада. Католики ныне не могут возражать против того факта, что папа Стефан VI объявил св. Мефодия отлученным от Церкви, поразил его церковным проклятием, как «еретика»; попытки новейших Гинцелей, Лежеров и им подобных объявить пресловутое послание Стефана VI потерпели крах после того, как английский ученый Эвальд неопровержимо доказал подлинность документа. Независимо от этого, подлинность факта подтверждается и последующими событиями: тот же Стефан VI после кончины св. Мефодия усиленно навязывал Моравии своих ставленников и при этом крупнейшей их заслугой считал именно борьбу против подвижника.

НИКИТА ВОЛНЯНСКИЙ