МИТРОПОЛИТ МАКАРИЙ — СВЕТОЧ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ XVI ВЕКА
«Имя Митрополита Макария есть одно из лучших украшений нашей церковной истории.» Эти слова преосв. Макария (Булгакова) — автора капитального, известнейшего, старого, но в очень многом — не стареющего научного курса «Истории Русской Церкви» (том VI, кн. 1, стр. 289, по изд. 1870 г.) воздают только должное. И воздают не в полной мере. К ним можно добавить: его имя есть также одно из лучших украшений истории нашей страны; его имя сверкает немеркнущей позолотой на скрижалях истории культуры нашего народа. На фоне же культуры XVI века его имя — заглавие, символ эпохи.
XVI век в истории русской культуры представляется очень важным этапом. Еще недавно в литературе упорно держалось мнение о том, что Русь XI—XII веков была задворком европейской культуры. Высокоталантливые, глубоко аргументированные работы достопочтеннейшего академика Б. Д. Грекова («Киевская Русь», «Культура Киевской Руси», «Крестьяне на Руси») разбили до основания такую точку зрения и с блеском показали европейский (в широком смысле слова) уровень культуры Киевской Руси. Не сомневаемся, что близок час, когда это же будет доказано и по отношению к русской культуре XVI века. Фактический материал для построения категорической концепции о высоком уровне ее в XVI веке — достаточно убедителен. Если в Западной Европе эпоха Возрождения «нуждалась в гигантах и породила гигантов», то и Русь XVI века, говоря словами Бориса Дмитриевича Грекова, дала ...«новое поколение... давшее энергичных людей в различных областях жизни России. С большим темпераментом и широкой постановкой проблем выступает целая плеяда...» («Крестьяне на Руси», изд. 1946 г., т. 1, стр. 760).
Одну из частей вопроса я пытаюсь поставить в работе «Вклад Русской Православной Церкви в русскую культуру XVI века», подготовляемой к печати.
Пока позволю сказать церковному читателю: не поленись, брат мой во Христе, прочти в только что цитированной книге Б. Д. Грекова главу «Крестьянский вопрос в публицистике XVI века» и ты, во-первых, едва ли сможешь удержаться от слез радости и биения сердца от благородной гордости за родной народ, давший титанов мысли, за Церковь Русскую, духовно родившую их, великих сынов XVI века, смиренных в жизни, великих в труде, безмерных в любой к Творцу и угнетенному и страждущему человечеству. Во главе же их плеяды — величавая постать Митрополита Макария.
Цель этой статьи — краткий рассказ о деятельности Макария в Москве и для Москвы. Такое ограничение диктуется также и тем соображением, что в рамках десятка страниц нельзя ни рассказать о всей деятельности этого Святители, ни изложить с основательностью его биографию. В положительной оценке деятельности Макария историки единодушны; даже проф. Голубинский, подавляющее место в трудах которого занимают подробнейшие описания «всех недостатков и пороков Русской Церкви», говорит о нем: «Макарий занимает совершенно выдающееся положение между всеми высшими пастырями Русской Церкви, бывшими прежде него и после него, как исключительно знаменитый между ними» («Ист. Русской Церкви», т. II, ч. 1-я, стр. 873). Здесь проф. Голубинский даже преувеличивает: Макарию предшествовали такие святители, как Петр, Феогност, Алексий; ему наследовали: Гермоген, Никон, Филарет и др. Скажем, что Макарий был знаменитейшим для своего века.
Меркнут в исторической дали вехи ранней биографии Макария. Сквозь туман этой дали видим свечечку в тесной келье преподобного Пафнутия (Боровского), приобщившего молодого Макария к иноческому чину. Через многие виды сурового монашеского искуса и послушаний, которые выковывают волю к деланию на ниве Христовой, приходит Макарий к архимандритству в довольно известном тогда Можайском Лужецком монастыре.
Воля Божия приводит на горние места в Церкви тех, кто стремится к предельному уединению и скромному послушанию. Она, эта высокая доля, в 1526 г. рукою очень твердого в охранении православных устоев, Всероссийского Митрополита Даниила вручает Макарию святительский жезл и труднейший пост в сане Новгородского архиепископа.
День 4 марта 1526 г. открывает высокоплодотворнейший шестнадцатилетний период деятельности Святителя в Новгороде. Именно — не «новгородской деятельности», а деятельности в Новгороде. Глубокое принципиальное значение такой формулировки состоит в том, что в годы своего епархиального архиерейства Макарий не ограничивался окормлением своей непосредственной паствы, а жил и творил для всей Русской Церкви. Утвердительно можем сказать, что уже в Новгороде святитель Макарий по объему, направленности и самому характеру своей деятельности принадлежит всей Русской Церкви, всему русскому народу, его государству, его культуре, его столице — Москве.
Даже чисто «новгородские» его дела носят печать общерусского делания. Новгород с подчиненной ему территорией лишь недавно стал составной частью молодого русского национального государства. Стал, но еще органически не совсем слился с руслом общерусской национально-государственной жизни. Столь недавно еще безраздельно заправлявшая всеми делами новгородской земли местная боярская верхушка не вся и не во всем примирилась с ограничениями, обусловленными подчинением державной Москве. Здесь, на северо-западной окраине Московского государства, вовсе еще не был искоренен мятежный дух, стремление к восстановлению боярских «вольностей» (большею частью за счет чрезмерного угнетения людей труда). И, что греха таить, иногда новгородские владыки вольно или невольно оказывались на поводу носителей антигосударственных стремлений.
Новгородская земля давно разжигала захватнические аппетиты польско-литовского панства. В самом Новгороде агентура этих врагов интриговала давно и не всегда безуспешно: среди местного боярства была группа «литовствующих», выговаривавшая себе вольности в обмен на предательство. Из-за спины «литовствующих» виднелась пасть католицизма. Великая заслуга Макария была в том, что он средствами духовного воздействия идейно «обезоружил» попытки мятежников. На десятки лет приумолкли они.
Уже здесь, в период епархиального святительства, Макарий раскрывается перед очами его поколения своими исключительными качествами. У одного из новейших исследователей русской истории XVI века, мы находим краткую, но замечательно яркую и глубоко правдивую характеристику Макария: «Человек мягкий, благожелательный, с характером компромиссного склада, он.... равно пользовался благорасположением со стороны представителей различных направлений и не имел врагов. Вместе с тем он не запятнал себя беспринципными деяниями и неуклонно проводил... линию... (направленную) к усилению значения московского государя, и к усилению сотрудничества между светской властью и церковью» (И. У. Будовниц, «Русская публицистика XVI века», изд. 1947 г., стр. 188).
В Новгороде Макарий проводит большую работу по собиранию государственно мыслящих сил. Он — усердный ходатай перед русским правительством за многих «опальных», в особенности за тех, кто несправедливо, на основании оговоров и косвенных улик навлек на себя гнев властей предержащих. Его заступничество в большинстве случаев было успешным, и это укрепляло и умножало ряды поборников общерусской политики в Новгороде.
Очень успешной была миссионерская деятельность в крае. Талантливо организованная Макарием, она привела к прочному внедрению христианства в самых глухих захолустьях новгородской земли, населенных карелами и водью.
В самом Новгороде период святительства Макария отмечен также расцветом церковно-проповеднической деятельности. Конечно, живое слово с амвона новгородцы слышали и до Макария. Но Святитель поднял его на гораздо более высокий уровень. Новгородцы привыкли к витиеватым, красивым по форме, но малопонятным по содержанию проповедям, нередко лишенным всякой связи с конкретной местной обстановкой, с жизнью, нуждами и заботами местных православных людей.
Как совершенно точно говорит один из биографов Макария (К. Заусцинский, «Журн. Мин. Нар. Просв.» 1881 г., X, стр. 215), новгородцы были поражены простой, бесхитростной, но чрезвычайно впечатляющей речью Святителя, насыщенной яркими образами и примерами из окружающей действительности. Конечно, такие проповеди приближали сердца слушателей к Богу. О громадном проповедническом даровании Святители согласно свидетельствуют и летопись и письмо известного игумена Хутынского монастыря Феодосия. В этом свете для меня непонятно иронизирование проф. Голубинского («История Русской Церкви», т. II, первая половина, стр. 848—849) по поводу этих способностей Макария, непостижимы мотивы, заставившие Голубинского квалифицировать и летописную запись и свидетельство Феодосия как «изысканный комплимент» Макарию, непонятен и намек его на то, что Макарий «по уровню своей образованности» не мог де... проповедывать экспромтом. Во всяком случае исторические источники не только говорят, а прямо, так сказать, вопиют против Голубинского. Дело, конечно, не в экспромте.
Заслуга Макария еще и в том, что он. широко внедрил проповедь в практику храмов всей своей епархии. И притом такую проповедь, которая благородно служила и общенародным, государственным интересам.
Но еще более славен Макарий своей церковно-литературной деятельностью. Только то, что он в этом отношении сделал в Новгороде, было бы достаточным для увековечения его памяти в анналах истории русской культуры, русской общественности, русской государственности. Свой рассказ об этом начну двумя цитатами.
1. В 1900 году проф. Голубинский (цит. раб., стр. 848) писал черным по белому: «Макарий не был писателем нарочитым и постоянным, но все же он оставил некоторые литературные произведения» (подчеркнуто мною. — Н. В.).
2. В 1947 г. гражданский историк проф. Будовниц (цит. раб. стр. 188), на основе анализа тех же источников, которые были и перед глазами Голубинского, свидетельствует: «Митрополит Макарий был одним из виднейших писателей и политических деятелей XVI века. Пользуясь при этом большим авторитетом, он не только находился в центре событий своего времени, но и оказывал на них определенное влияние».
Одним из первых трудов Макария является его совместный со священником Агафоном «Великий миротворный круг», в котором пасхалия была высчитана на 532 года вперед. И ученый богослов, и историк Церкви нашей Родины, и скромный сельский батюшка, и любой из миллионов рядовых православных мирян с именем святителя Макария неразрывно связывают его бессмертный подвиг по составлению всемирно-известных «Великих Четьих-Миней». Действительно, этот труд один достаточен для того, чтобы прославить имя Макария в веках; его значение очень далеко выходит за пределы справочной энциклопедии внутрицерковного назначения.
Можно думать, что первоначальным замыслом Святителя было собирание житий, по преимуществу русских подвижников св. веры и благочестия с целью подготовки материалов для канонизации тех из них, память которых чтилась местно (т. е. преимущественно в районах жизни и подвигов этих столпов благочестия).
Допускаем, что это побуждение могло лечь в основу трудов Макария, но нет серьезных оснований считать чисто «утилитарные» канонизационные намерения главной целью деятельности Святителя. Состав «Великих Четьих-Миней» красноречиво отвергает такие домыслы.
Разумеется, канонизация в масштабе общерусском местночтимых угодников Божиих имела огромное значение для деятельности и Русской Церкви, и молодого московского государства; об этом мы еще скажем ниже. Но трижды прав проф. С. В. Бахрушин в своем заключении: «Четьи-Минеи» тесно связаны с канонизацией русских святых, но значение их было гораздо шире» (подчеркнуто мною. — Н. В.).
Несколькими строками выше тот же автор говорит: «Еще будучи в Новгороде, Макарий задумал поразительный по замыслу труд, который должен был объединить все, удельные литературы. Макарий предполагал собрать и объединить «все чтимые» (т. е. читаемые) книги, «яже в русской земле обретаются»... («История СССР», т. 1, стр. 391, изд. 1939 г.). Лучше не скажешь! Действительно, поразительный по своей грандиозности замысел в условиях того времени! И замысел не остался в стадии благих намерений. Почти все, что было создано русской церковной литературой предшествующего периода, в той или иной форме и мере вошло в «Четьи-Минеи».
Такой труд прежде всего требовал от его зачинателя и руководителя исключительно высокого уровня культуры и организаторских способностей, а в условиях времени организаторских талантов. Макарий еще в Новгороде, «не щадя почестей, сребра и злата», группирует вокруг себя лучших писателей своего времени. Мало того, он с исключительной прозорливостью отыскивает в гущах и иночества, и белого духовенства, и мирян различных социальных слоев людей до того времени безвестных, но в которых он чувствует искру благочестивой ревности и таланта. Эту деятельность он продолжает и в годы своего Всероссийского первосвятительства в Москве.
Весьма различные по образованию, степени одаренности, литературным приемам люди входили в макариевский «кружок книжников», как его аттестовали прежние церковные и гражданские историки. «Кружок»—ли? «Это была своеобразная Академия XVI века» — говорите цитированном нами труде (стр. 194) И. У. Будовниц — «члены который были’ погружены в разнообразные научные и литературные занятия». Да, это была своеобразная «Академия Наук» XVI века; ее «президентом», «действительным членом» и руководителем «резидента» был архиепископ, затем — Митрополит Московский и всея Руси Макарий.
В составе «Академии» мы находим представителей «мира» в лице престарелого дьяка Дмитрия Герасимова, который по заданию Макария прекрасно перевел для «Четьих-Миней» Толковую Псалтирь Брунона (Герасимов владел несколькими языками), и писателя из бояр В. М. Тучкова — составителя житий свв. Александра Невского и Георгия Болгарского; он же на основании новых материалов переработал житие преп. Михаила Клопского. Белое духовенство в числе других было представлено одним из крупнейших деятелей периода Ивана Грозного протопопом Сильвестром (автором «Домостроя»), Величие деятельности соратника Макария — Еразма (в монашестве — Ермолая) Прегрешного, как крупнейшего, оригинального мыслителя, богослова и публициста полностью показано лишь в самые последние годы (В. Ф. Ржигой в «Литературной деятельности Ермолая — Еразма» в 1926 г. и Б. Д. Грековым в «Крестьянах на Руси» в 1946 г.). Под мудрым водительством Макария инок Савва (впоследствии епископ Крутицкий) стал подлинным церковным писателем; другой ученик Макария, скромный пресвитер Андрей (в иночестве — Афанасий, избранный в конце жизни на пост Московского Митрополита) оставил по себе такой историко-литературный памятник, как «Степенная книга», о которой скажем позже. Множество житий было написано священником Василием (в иночестве — Варлаамом). Пока недостаточно оценены заслуги перед русской культурой и Церковью игумена Хутынского монастыря Маркелла Безбородого, известного и как составителя жития преп. Никиты Новгородского и как церковного композитора, положившего на крюковые ноты Псалтирь, каноны двунадесятых праздников и пр. (Будовниц, цит. соч. стр. 194).
Взрощены и выпестованы Макарием как авторы житий, канонов и других церковно-литературных произведений: игумены Даниловского монастыря Иоасаф, Свирского — Иродион (автор известного жития преп. Александра Свирского), иноки Логгин, Михаил, Паисий, Иннокентий Охлебинин, иеромонах митрополичьей домовой церкви Илия и мн. др.
Святителю посчастливилось сплотить столь различных людей в единый творческий «коллектив» на служение общему делу. При этом творческие особенности каждого отнюдь не подавлялись.
Первая редакция «Четьих-Миней» была закончена в 1541 году. Однако, Макарий и его ближайшие сотрудники, продолжая дорабатывать и уточнять детали, дополнять труд вновь приобретенными сведениями, оттачивая стиль, в 1552 году дают второй, а еще через два года — третий список.
Этот колоссальный труд в 12 томах — более 27 тысяч страниц крупнейшего формата имел сложный состав.
Как известно, «Четьи-Минеи» давали материал для чтения на каждый день и месяц года. К житию святого, память которого отмечалась в определенный день, прилагались и другие материалы. Так, например, в день памяти преп. Иосифа (9 сентября) давались: житие преп. Иосифа Волоцкого, его труд «Просветитель», его же «Устав монастырского жития» и проч.
Биограф Макария К. Заусцинский (в «Журн. Министерства Нар. Проев.» за 1881 г., кн. X—XI), а за ним и многие более поздние исследователи расчленяют материалы, вошедшие в «Минеи» на семь групп:
1) Книги Св. Писания: четыре Евангелия, все апостольские Деяния и Послания, двадцать восемь Ветхозаветных книг (7 исторических, 4 учительских, 16 пророческих и Псалтирь с толкованиями Афанасияг Феодрита и Брунона);
2) почти все известные тогда патерики, среди которых: св. Ефрема Сирина, Григория Двоеслова, Синайский («лимонарь» — жития египетских, палестинских и синайских святых), Иерусалимский (жития отцов иерусалимских), Азбучный, Египетский (с житиями египетских иноков), Скитский (жития св. отцов горы Синайской), известнейший Печерский и ряд других. Отметим, что эта группа материалов — еще один довод, опровергающий ограниченность «Миней» целью канонизации только русских местночтимых подвижников;
3) Прологи («Синаксари»), пополненные «словами» на праздники, заимствованными из «торжественников»;
4) Разные сочинения Отцов Церкви, русских и греческих святых. Среди них переводные: творения Иоанна Златоуста (беседы на книгу Бытия «Маргарит» и «Великий Златоуст» — сборники избранных его произведений), «оглашения» Кирилла Александрийского, «Лествица» Иоанна, сочинения Василия Великого (Шестиднев, книги о постничестве и др.), «Книга небесной иерархии» Дионисия Ареопагита, «Небеса» Иоанна Дамаскина, творения Потарского епископа Мефодия, свв. Григория Богослова, Ефрема Сирина, Григория Антиохийского и др. Боговдохновенное творчество великих поборников Русской Церкви представлено «словами» и «посланиями»: пр. Феодосия Печерского, Кирилла Туровского, Григория Цамблака (Селивлаха), Митрополитов Киприана, Фотия и Ионы, «Просветителем» и прочими трудами преп. Иосифа Волоколамского и др.
5) Такие пользующиеся огромным уважением и известностью на Руси книги, как сборники духовно-нравственных наставлений: «Пчела» и «Златая Цепь», сочинения Иосифа Флавия, Никона Черногорца, Иоанна — Экзарха Болгарского, Василия — царя греческого, Космы пресвитера, Космы Индикоплава и др.
6) В одну группу исследователи почему-то помещают столь разнообразные материалы, как большое количество описаний путешествий и паломничеств (во главе со «Странником» игумена Даниила), разные небольшие рассказы, притчи, Кормчую книгу, монастырские уставы, послания и грамоты русский князей, митрополитов и епископов и «множество других материалов».
7) Старые и новые редакции житий русских святых, в подавляющем большинстве составленные специально для макарьевских «Четьих-Миней».
Уже этот чрезвычайно сжатый перечень состава «Миней» показывает бессмертное, непреходящее значение, какое имеет этот труд даже для церковного читателя XX века.
Почти все исследователи, соглашаясь с тем, что «Четьи-Минеи» являются истинным детищем Макария, почему-то (одни с настойчивостью, другие — не вполне уверенно) считают нужным сказать, что сам Святитель «не писал Миней». Для такого категорического утверждения, однако, достаточных данных нет. Напротив, — несмотря на строжайше выдержанное единство стиля (что, безусловно, — дело рук высокоталантливого и необычайно продуктивного редактора), мы можем приемами современной критики текста установить авторство подавляющего большинства составных частей «Миней». Между тем, зная поименно авторов этого коллективного труда, мы тем не менее для ряда мест «Миней» не можем указать авторов. И в то же время анализ именно этих мест показывает большое их стилевое сходство с собственными сочинениями Макария.
Церковный читатель хорошо помнит, что авторы и учебников истории Церкви, и историко-церковных, и историко-литературных трудов дружно свидетельствуют о том, что «Четьи-Минеи» в противоположность произведениям домакарьевской житийной литературы, написаны удивительно напыщенным языком, где во имя риторики пожертвовано простотой. Почти все авторы отмечают «стандартность» стиля «Четьих-Миней».
В свете науки середины XX века мы имеем право и возможность быть более спокойно объективными. «Стандартность» изложения в «Минеях» есть великолепная заслуга Макария как организатора и редактора этого труда; трудно даже для более позднего времени указать другой коллективный труд, в котором редактору-руководителю удалось бы столь успешно устранить нервирующую читателя стилистическую пестроту.
Что же касается «витиеватости» и «вычурности» языка, следует напомнить, что даже великий деятель в области русского языка М. В. Ломоносов, живший двумя столетиями позже Макария, считал совершенно необходимым о «высоких предметах» писать «высоким (т. е. изысканным, высокопарным, витиеватым) штилем», и лишь о «низких» (т. е. обычных, житейских) — «низким» или «подлым». Митрополит Макарий является одним из создателей нового «высокого» стиля на Руси, стиля патетического. «Это был стиль эпохи», — говорит И. У. Будовниц. «Создание единого стиля являлось очень существенным моментом в развитии общерусской литературы», — правильно оценивает один из крупнейших современных специалистов по истории нашей Родины проф. С. В. Бахрушин.
Вместе с тем, Макарий стремится к достижению общепонятности языка, заменяя в статьях своих сотрудников слова и выражения иностранные и устаревшие русские — новыми, более понятными читателю того времени словами и выражениями.
Собором русских епископов 19 марта 1542 г. Макарий, уже прославленный литературными трудами, общественно-церковной и миссионерской деятельностью, стойкий поборник высокой монастырской жизни (добившийся введения полного общежительства почти во всех новгородских монастырях) избирается Митрополитом Московским и всея Руси.
Из числа близких к царскому двору бояр, его кандидатуру особенно активно поддержали Шуйские. Он вступил на первосвятительскую кафедру в обстановке ожесточенной борьбы различных боярских группировок за влияние при троне и одновременно — борьбы боярской верхушки за возвращение старых удельно-феодальных порядков путем расшатывания основ складывающегося московского (общерусского) централизованного абсолютистского государства. Теперь стало ясным, что Макария не удалось превратить в орудие боярской политики. Он стоял вне борьбы враждебных течений, всей силой своего нравственного авторитета осуждал попытки боярского своеволия и в неимоверно сложном шторме политических страстей устоял на своем посту до самой своей кончины.
Что он сразу же заручился полным расположением подростка Ивана удивительного мало. Важнее то, что, несмотря на бездну провокаций, наветов, интриг, на которые не скупились враги Макария, он до самой смерти сохранил неизменным расположение хотя и мудрого, ко до крайности мнительного и подозрительного царя Ивана Васильевича Грозного. Сохранил, несмотря и на то, что ни грана лести никогда не было на устах Святителя.
Ныне всякому школьнику известно, что Макарий был воспитателем отрока и юноши Ивана Васильевича. Не погрешим мы против истины, если объясним весьма глубокую богословскую эрудицию и великолепную ориентировку Ивана Грозного во всех деталях и особенностях церковной жизни, достигнутую трудами Митрополита Макария.
Но Макарий был для Руси и Москвы отнюдь не только «законоучителем» и «консультантом-богословом» Ивана Грозного. И церковные и гражданские историки разных направлений сходятся на том, что Макарий утвердил юного Грозного в убеждениях о пользе для Руси того времени единодержавной власти, о необходимости противопоставить ретроградам-«удельникам» политику твердого объединения русских земель. Макарий благословил семнадцатилетнего юношу на возложение царского венца.
Как известно, один из просвещенных учеников Макария — Сильвестр долгое время был одним из ближайших сотрудников Грозного. И последовавшее через ряд лет удаление Сильвестра от государственной деятельности в некоторой мере может быть объяснено тем, что Сильвестр отошел от отечески-мудрого водительства Макария. Некоторые историки (Н. М. Карамзин, А. В. Горский) ничтоже сумняшеся считают Макария чуть ли не ставленником... Сильвестра. Но еще К. Заусцинский в своей работе «Макарий Митрополит всея Руси» («Журн. Мин. Нар. Проев.», 1881 г., X) доказал, что дело обстоит наоборот.
Отметим очень коротко направленность государственно-святительской деятельности Макария.
Стремление сделать Волгу внутренней русской рекой было, вообще говоря, продуманной целью Иоанна. Но Макарий вовсе не стоял в стороне. Поход на Казань был решен в 1549 г. по совету Иоанна с Макарием и несколькими другими ближайшими к царю людьми. Факты последовавших месяцев и лет говорят, что Макарий всемерно побуждал молодого царя к быстрым и энергичным действиям: он умолял Грозного не оттягивать дела освобождения из тяжелого татарского плена и рабства многочисленных несчастных православных пленников. Видимо, у царя были некоторые колебания, ибо в своих грамотах к Ивану Макарий убеждает его не итти ни на какие сговоры с врагами Руси, напоминая о многократных вероломных нарушениях прежних обещаний о ненападении. «Лаской друга и ревностью церковного учителя» (по выражению Карамзина) дышат многочисленные послания Макария к находящемуся в казанском походе Ивану Грозному; этим же духом проникнуты устные выступления Святителя во все время войны. Обращаем внимание читателя на такие, дошедшие до нас талантливые памятники творчества Макария, как его речь во Владимире к царевым воеводам в 1550 г., его слово по случаю заложения города Свияжска в 1551 г., его знаменитое послание 1552 г. к воинам свияжского гарнизона и два послания к царю в Казань.
Его речь во Владимире — патриотический дар Родине — гневное обличение бояр-воевод, вздумавших перед лицом врага сводить свои местнические счеты, пламенный призыв постоять всеми помыслами и делами за святую веру, страдающий народ и Отечество. В трогательных словах Макарий благословил основание укрепления Свияжска — нового русского аванпоста на востоке.
Оживленно обсуждались в общеисторической и специально-церковной литературе XIX и начала XX вв. события начала 1652 г. в Свияжске и отношение к ним Макария.
В этом городе, во-первых, началась большая эпидемия цынги и других болезней, во-вторых (как сигнализировал об этом Святителю сам Иоанн) в гарнизоне заметно упала дисциплина и понизился моральный уровень воинов: распутство, пьянство стали бытовыми явлениями в войске. Многочисленные «казанские пленницы» сделались объектами (а быть может, и возбудительницами) массового разврата. Всем этим воспользовались казанские ханы для проведения ряда успешных для них набегов на отряды русских войск.
Макарий совершил в Успенском соборе специальное богослужение и освящение воды на мощах, почивающих в Благовещенском соборе, послал в Свияжск со святой водой благочестивого протопопа Тимофея и с ним — свое замечательное поучение. Поистине гласом Божиим прозвучало это послание. Кроткий архипастырь призывал к покаянию во грехах, к исправлению и крепчайшему стоянию в делах ратных. Прежде же всего он призывал к действительному нравственному очищению.
Некоторые казуисты — «канонисты» ухитрились в этом послании выделить лейтмотивом... осуждение брадобрития. В самом деле, Макарий в послании грозит гневом царским и даже отлучением от Церкви воинам, которые не перестанут «бороды, брити или обсекати, или усы подстригати.» Но... нужно же было людям, неизвестно во имя чего, поступить так недобросовестно.
Макарий, перечисляя пороки и виды распутства, между прочим говорит и о том, что некоторые воины с целью большего греховного успеха у распутниц, забрасывают ратные обязанности и вместо этого предаются своему туалету в том числе и бритью усов и бород, чтобы казаться привлекательнее.
Но Святитель не менее резко обличает и другие пороки.
Меры увещевания Первосвятителя дали результаты не меньшие, чем репрессивные акты властей.
Известно также (см., напр. «История Русской Церкви» Макария, архиепископа Литовского и Виленского, изд. 1870 г., т. VI, кн. 1 стр. 212), что отправляясь в поход против набегов крымских татар, царь поручал столицу особому попечению Макария. «Ты, отец мой, — писал Иоанн, — позаботься, сколько Бог тебе даст, во всем соблюсти мое царство, а брата нашего и бояр, здесь остающихся, во всем наставляй.» Это было написано не ради «красного слова»: Иоанн хотел видеть в Макарии мудрую силу, нравственно противостоящую реальной опасности боярских антигосударственных выступлений. Первосвятитель мерами церковного влияния и личного авторитета оправдывал доверие и надежды великого государя.
Всегда оставаясь строго церковным православным деятелем, которому органически чужды столь характерные для католической иерархии поползновения на мирское владычествование, Макарий был очень далек от использования своего авторитета для давления на дела чисто гражданские. Мне могут сказать, что Иван Грозный и сам бы не потерпел никаких возражений против своих намерений и что, следовательно, Макарий, учитывая это, считал бесполезным всякие предстательства. Но это не совсем так: известно немало случаев, когда люди подвергшиеся справедливому гневу Иоанна, по ходатайству Митрополита получали прощение с указанием, что делается это царем в уважение просьб «отца своего Митрополита Макария».
Святитель оставался верным себе, когда в 1562 г. на просьбу правителей Литвы о посредничестве в дипломатических делах отвечал: «Мы люди церковные и нам до тех дел дела нет». Но в делах церковных и вообще в вопросах, касающихся положения православного населения, попавшего по власть Литвы, Макарий был неутомимым деятелем. Он сносился с Литвой особыми грамотами, отправлял для переговоров своих полномочных послов. В интересах Церкви и паствы он делал соответствующие представления государю и зачастую мог уведомлять своих корреспондентов о том, что Иван «нашего челобитья не презрел.»
Переходим к обзору церковно-общественной и дальнейшей церковно-культурной деятельности Макария. Оговариваемся, что о столь выдающемся событии в церковно-общественной жизни Руси XVI века, как Стоглавый Собор, мы очень коротко расскажем лишь в связи с трудами Первосвятителя.
В 1547 г. Макарий получил возможность созыва церковного Собора, на котором после тщательной критической проверки материалов, представленных Митрополитом, было установлено повсеместное празднование свв. Павлу Обнорскому, Михаилу Клопскому, Ионе, Митрополиту Московскому, Макарию Калязинскому, Зосиме Соловецкому, Пафнутию Боровскому, Дионисию Глушицкому, Александру Свирскому, Иоанну, архиепископу Новгородскому, Савватию Соловецкому, Никону, игумену Радонежскому и кн. Александру Невскому.
Нескольким чудотворцам было установлено (сохранено) местное празднование. Принимая во внимание, что среди последних встречаются такие имена, как кн. Констанин Муромский, преп. Прокопий Устюжский и др., следует притти к выводу, что отнесение их к этому разряду может быть объяснено недостаточностью сведений о них.
Тот же Собор обратился к епископам земли русской с просьбой «известно пытати и обыскивати о великих новых чудотворцах» (Голубинский, «История канонизации русских святых»).
Этот призыв вызвал на Руси большое религиозное и литературно-творческое оживление: собирались свидетельства и предания об угодниках, подвизавшихся на местах; записывались ранее сложенные и писались новые каноны и жития. Новый Собор 1594 г. имел возможность на основе отбора и проверки установить празднование нескольким десяткам праведников.
«Канонизационное движение», шедшее двумя волнами сверху и снизу от народных масс, имело благотворное общественно-нравственное значение. Жизнь праведников и угодников становилась идеалом нравственных высот, становилась предметом стремлений к подражанию, следованию им в обыденной мирской жизни. В конечном итоге все это прямо перекликалось с иными, более мирскими путями воспитания патриотизма.
Определение некоторых гражданских историков наших дней: «цель всех этих мероприятий — возможно туже скрепить идеал связи между отдельными частями государства, ввести во всей стране единообразную культуру, обычаи и нравы, восславить роль московских государей в истории России» (см., например, у Будовница, стр. 191) — несколько модернизировано. Такой «цел и» в прямом смысле канонизационное движение, как явление чисто церковное, не ставило, но следствие его было именно таким. И в этом великая заслуга Макария
Продолжительная научная дискуссия на грани XIX—XX вв. о том, кому принадлежала инициатива знаменитого «Стоглава» 1551 г. Митрополиту Макарию или царю Ивану Грозному не дала бесспорного решения. Но как бы ни было, и царь был очень заинтересован в созыве авторитетного церковно-земского Собора, который бы смог урегулировать все стороны жизни и бытового уклада страны, обновить ее, смести отмершее и обветшавшее, дать могучую «подкормку» всходам нового (Иван Грозный старался слышать «голос земли»). Да и Первосвятитель Макарий был преисполнен решимости изжить общим советом недостатки и болезни Церкви. Во всяком случае и Иван Грозный и Макарий были единодушны в определении целей Собора
Если в чем и были расхождения между ними, то они не касались догматических и церковно-канонических вопросов, а проходили в области отношения к принципу монастырского землевладения. Как известно, Иван Грозный склонялся к мнению «нестяжателей» о ненужности вотчинновладения для монастырей и вредности увлечения сельскохозяйственными заботами для иноков. Вероятно, у государя преобладали при этом гражданско-хозяйственные мотивы: земельный фонд Русской Церкви, составлявший около 1/4 всех пахотных угодий основной территории Руси, представлялся крупным резервом для раздачи наделов государевым служилым людям (ибо земля была в то время основным видом оплаты службы и вознаграждения заслуг).
Макарий был убежденным защитником монастырского землевладения.
История сблизила эти точки зрения. Иван Грозный (несколькими годами позже) в форме опричнины нашел иной источник удовлетворения служилых людей, который одновременно был и средством экономического разгрома враждебной политики Грозного боярской верхушки. Во всяком случае, в середине XVI века был в основном положен конец дальнейшим земельным приобретениям монастырей, но наличные владения их не понесли существенного ущерба. (Имеется изрядное количество грамот Ивана Грозного о его пожалованиях монастырям).
Макарий считал, что земли монастырей — отнюдь не фонд для обогащения иноков, а средство, во-первых, для благоустроения храмов и монастырей, нового храмостроительства и нужд миссионерской деятельности, во-вторых, для расширения духовно-просветительных, в частности школьных мероприятий епархий и монастырей, в-третьих, для всесторонней благотворительной деятельности. Напомним, что эта последняя в условиях того времени являлась если не единственной, то. во всяком случае подавляюще преобладающей возможностью помощи беднякам, жертвам стихийных бедствий, обездоленным вдовам и сиротам и т. п. Церковь в лице Макария продолжала благородную традицию всемерного облегчения положения крестьян, трудившихся на монастырских землях.
Не без серьезных оснований Макарий считал, что от перехода монастырских земель в боярское владение (опять повторим: в условиях того времени) горько бы пострадало прежде всего крестьянство.
Но в тоже время Макарий был едва ли не наиболее стойким и горячим противником и искоренителем злоупотреблений в монастырской среде. И он лично, и его преемники отнюдь не укрывали и не смягчали язв и пороков, проникавших за монастырские стены. Архивы гражданских учреждений того времени почти не донесли до нас жалоб на непомерные притеснения. Вполне понятно, что такие жалобы если иногда ими и принимались, то нередко (в видах «кумовства» и «радения своему человечку») скрывались или уничтожались. Почти все по данному вопросу мы находим только в архивах Церкви. Поэтому у некоторых, не вполне внимательных и не вполне беспристрастных историков это открытое обличение Церковью своих язв вызвало ложное представление о том, что монастыри являлись едва ли не худшими эксплоататорами крестьян, чем бояре и дворяне.
Есть основания думать, что Собор прежде всего рассматривал «Судебник», исправленный Грозным с помощью его ближайших сотрудников (журнал «Православный собеседник», 1862, кн. III, 1863, кн. III—IV). Тот факт, что в определениях Собора мы не находим главы или пункта об утверждении «Судебника», позволяет думать, что этот гражданско-юридический труд был представлен царем не на утверждение Собора, как такового, а на обсуждение с целью услышать мнение его членов, как людей, знакомых с местными жизненными условиями. «Мы вашего святительского совета и дела требуем и советоваться с вами желаем, а об наших нуждах и земских нестроениях вам возвещаем» (подчеркнуто мною — Я. В.), — сказал государь, представляя Собору текст «Судебника».
В собственно церковных вопросах Собору, возглавляемому Макарием, было не только чуждо бахвальство и самолюбование, но о показе светлых сторон в жизни церкви (они и без этого были видны и очевидны) он думал меньше всего. Его задачей было устранение теневых сторон, обновление церковной и народно-культурной жизни страны (в благороднейшем смысле этих понятий).
Можно не соглашаться с абсолютной канонической бесспорностью некоторых определений Стоглавого Собора, но нельзя отрицать громадной положительной работы его в области улучшения, упорядочения и единообразия богослужения и обрядности во всех его видах.
Много полезного внес Собор и в своих определениях, касающихся основ нравственности духовенства и мирян, искоренения чуждых христианству обычаев в отношениях семейных и общественных, разъяснения и постепенного выведения столь распространенных суеверий. Говорят, что Собор возвел чуть ли не в степень догмата запрещение брадобрития. Это не верно: Собор высказался против брадобрития (как и против излишеств в одеянии и проч.) с безнравственными целями. В этом смысле и все другие определения по «мелочам» быта (вроде осуждения совместных бань с одновременным мытьем мужчин с женщинами) были вовсе не лишними для своего времени, как, например, и искоренение элементов, касающихся порнографии и бесстыдств в народных развлечениях.
Макарий хорошо подготовил и осуществил в форме соборных определений много церковных законоположений в области церковной администрации и святительского суда. Наряду с мероприятиями по усилению надзора за работой и поведением рядового, приходского духовенства соборные определения ограничивали податное «творчество» епархиальных и гражданских властей по отношению к приходам и монастырям, вносили твердый порядок во взаимоотношения между различными ступенями церковной администрации. Узаконивалось право общин на представление своих кандидатов на приходское иерейство.
Упорядочение монастырской жизни, привлекавшее пристальное повседневное внимание Макария, нашло солидное отражение и в трудах Собора. Ведь это только так кажется, что монументальность монастырских стен — надежное прикрытие для пороков за этими стенами. На самом же деле обитатели монастырей жили как бы под стеклянным колпаком, к прозрачным стенкам которого зорко и испытующе денно и нощно приникали физические и мысленные очи тысячи людей, ищущих в обителях идеал беспорочной жизни. И всякая нравственная пылинка на моральном облике инока в глазах этих людей нередко превращалась в крупное и жирное пятно.
Церковь была достаточно сильной и поэтому могущей не замазывать эти пятна, а обнажать их с целью выведения. Отсюда и соборные решения о борьбе со случаями пьянства и признаков разврата, о предупреждении и внешних поводов к соблазну (в форме, например, запрещения инокиням проживать за стенами мужских монастырей и наоборот; некоторого ограничения в одиночных посещениях женщинами- мирянками мужских монастырей и мужчинами — женских и пр.).
Собор признал необходимым, оставив за монастырями их прежние владения и доходные статьи (с употреблением на богоугодные цели), новые же «руги» и «царские милостыни» (т. е. пожалования) разрешено испрашивать только при крайней нужде. Это относилось только к наиболее убогим храмам и монастырям, «не имущими ни откуда помощи».
Почетное место и в предсоборных трудах Макария и в соборных определениях занимают вопросы культуры и просвещения.
Конечно, Собор должен был прежде всего позаботиться о подготовке достойных кандидатов священства и диаконства. О неудовлетворительной подготовке значительной части иереев многие иерархи (сам Макарий, архиепископ Геннадий и др.) говорили столь остро, Стоглавый Собор настолько подчеркивал теневые стороны, что у многих историков Церкви, Родины и отечественной культуры (от скептической школы Голубинского и фальсификатора истории русской культуры Милюкова включительно до таких чутких исследователей, как В. О. Ключевский и архиепископ Макарий) сложилось представление о Руси XVI века, как о стране сплошной безграмотности, а о русском рядовом духовенстве, как о группе, в среде которой «еле бредущий по складам» иерей был образцом «высокообразованности».
Помимо означенных источников (Геннадий, Макарий, Стоглавый Собор), эти исследователи подкрепляли свои доводы «записками» иностранцев, преимущественно немцев.
Консерватизм в этом вопросе был столь велик, что небольшая, но драгоценная работа проф. А. И. Соболевского «Образованность Московской Руси XV—XVII вв.» (изд. 1834), убедительно по содержанию и блестяще по форме восстановившая истинную картину, была попросту замолчана. Отсылаю к этой книге, к сожалению, только метеором промелькнувшей на литературном горизонте всех читателей, которым важно иметь точное представление о распространенности и уровне образованности на Руси в XVI веке.
Великий поборник культуры, Митрополит Макарий, безусловно, имел основание бить тревогу. Грамотность была, конечно, недостаточной. Если (по неопровержимым данным А. И. Соболевского) грамотность взрослых мужского пола среди посадских торговых и ремесленных людей в середине XVI века не достигала и 20%, то среди свободных крестьян этот процент едва ли на много превышал десять. (Речь идет о простой грамотности).
Для духовенства же простая грамотность была явно недостаточной. Школы грамоты были почти при всех монастырях, но их не было при многих храмах; многие храмовые школы имели малограмотных учителей. Главное же — обеспечение низового духовенства нередко было столь незначительным, что, по словам Авраамия Палицына, многие «иже разум имущие» (т. е. образованные люди) — даже из семейств священнослужителей «не восхотела по отцех служити алтарю Господню, но бывающе судии и книгочия земстии». Вместо же них «невежда же и не научении, тии церковное правление восприемляху» («Русская историческая библиотека», в. XIII, стр. 348).
Макарий правильно обратил внимание на лучшее обеспечение белого духовенства. Собор принял соответствующие решения в этом направлении.
После этого Собор, по настоянию Макария, при полном и активном сочувствии Ивана Грозного, во-первых, напомнил монастырям о необходимости открыть школы там, где их не было, и увеличить существующие.
Следующее решение: «во всех городах выбрать добрых (т. е. хорошо подготовленных. — Я. В.) священников и диаконов... и в их домах открыть училища» (цитирую по работе К. Заусцинского, стр. 12) только и правильным будет понимать в том смысле, что из числа занимающихся школьным начальным обучением надлежало отобрать лучших, коим и поручить открытие училищ несколько повышенного типа (в роде прообраза позднейших духовных училищ). Что речь шла именно о таких училищах, говорят дальнейшие слова этого же постановления, представляющие как бы наметки программы их: «...учить псалмопению, чтению налойному и пению и канонархию по церковному чину».
На протяжении всей своей дальнейшей деятельности Макарий ревностно следил за выполнением решений Стоглавого Собора, им же, Макарием, и подготовленных.
Макариевская «Академия XVI века», возглавляемая ее мудрым Святителем — «президентом», продолжала обогащать русскую культуру новыми ценными вкладами.
Составлялись новые жития и исправлялись прежде написанные. Уже после окончательной редакции «Великих Четьих-Миней» известный нам Василий (Варлаам) по поручению и под редакцией Макария составил жития Саввы Крыпецкого, Никиты, Нифонта, епископа Новгородского и Исидора Юрьевского. В 1553 г. при участии Макария составляется житие Даниила Переяславского.
Огромное литературное движение, порожденное Макарием, надолго пережило его. Продолжатели его «житийной» деятельности, авторы позднейших «Четьих-Миней» свящ. Милютин (1646—1654 гг.) и Св. Димитрий Ростовский (1684—1689 гг.) могли совершенствовать на более высоком научном уровне русскую агиобиографию, имея такого великого предшественника.
Нельзя оторвать имени Макария и от столь крупного и для своего времени, и даже для XVII века труда, как «Степенная Книга». Автором ее долгое время считали Митрополита Киприана. В последние десятилетия установлено, что основным ее составителем был ученик Макария пресвитер Андрей, труд коего был обработан Макарием. Когда после смерти Макария Андрей (в иночестве — Афанасий) стал преемником своего учителя на кафедре Всероссийского Митрополита (1564— 1566 гг.), он пополнил свою знаменитую книгу. Это был уже труд по истории Руси.
Используя сведения, опубликованные в хронографе (обозрение всемирной истории) старца Псковского монастыря Филофея, руководствуясь данными многих летописей, авторы в этом труде дают не простой сборник механически сцепленных фактов, а «цельное произведение, связанное одной общей идеей» (проф. С. Ф. Платонов, «Лекции по русской истории», изд. 9-е, 1915, стр. 6). Этой сквозной идеей произведения была цель представить деятельность князей и царей династии Рюриковичей, как силы, организующей русское государство. Название свое она получила потому, что изложение было разделено на 14 частей, представляющих каждая описание деятельности одного «поколения» — «степени» родословия Рюриковичей. Она излагала в хронологическом — «постепенном» порядке деятельность князей, начиная с Рюрика и русских митрополитов.
Степенная книга — апология государственно-собирательной деятельности московских князей.
Для этого труда Макарий подготовил совершенно новые редакции в ином, чем для «Четьих-Миней», плане. В «Степенной книге» жизнь и подвижничество святых угодников описывается только в связи с другими историческими событиями и в соответствии с участием святых в них.
В начале 50-х годов «Академия XVI века» под непосредственным руководством и при участии того же неутомимого Святителя-вдохновителя приступает к составлению нового капитального по объему летописного общерусского свода, получившего через два столетия наименование «Никоновской летописи».
«Авторским коллективом» была использована громадная литература: едва ли не все прежние местные летописи и летописные своды, греческие хронографы, источники по истории балканских стран и пр. Все эти материалы были перекрестно проверены и капитальнейше переработаны и по существу, и по форме изложения. Всякий, сколько-нибудь знакомый с никоновской летописью, может удостоверить, что в ней не осталось и следа «провинциальной» удельно-феодальной ограниченности, столь характерной для многих прежних местных летописей. От начала до конца в ней выражен действительно общерусский взгляд при объяснении событий и недавнего и отдаленного прошлого. Важно отметить, что в этом своде есть немало сведений, которых мы ни в каких других дошедших до нас источниках найти не можем.
Трудам питомцев макариевской «Академии» русская культура обязана выходом в свет монументальной «Истории о Казанском ханстве».
Макарий и лично был хорошим иконописцем и отечески покровительствовал способным художникам, всемерно привлекая их в свой, блистающий дарованиями кружок. Известно, сколь великое внимание уделял святитель делу улучшения иконописания вообще. При нем иконописцы Москвы, а позже — и других городов получают твердую и разумную организацию; им непосредственно устанавливаются основные принципы иконописи. Макарий — убежденный сторонник русского стиля в церковной живописи; он призывает мастеров следовать лучшим русским образцам, ставит в пример гениального инока — художника Андрея Рублёва.
За отсутствием достаточных данных мы не имеем возможности сказать был ли Макарий, или Иван Грозный, или кто другой инициатором книгопечатания в Москве.
Точно мы лишь знаем, что когда царь публично высказался за организацию этого дела на Руси, святитель оказал, что Сам Бог внушил царю эту мысль и что она есть дар, ниспосланный свыше, и в дальнейшем принимал энергичные меры к подысканию мастеров и созданию первой типографии.
В одной из записей за 1556 г. находим сведения о пребывании в Москве «мастера печатания книг» Маруша Нефедьева — родом новгородца. Но потом этот мастер как-то канул в безвестность. Как известно, действительные первопечатники — дьяк Иван Федоров и Петр Тимофеевич Мстиславец приступили к набору первых книг уже в последний год жизни Макария — в 1563 г.
Всем памятно со школьных лет, какой неистовый шум подняли вокруг типографии суеверы, фанатики, переписчики книг. В этой обстановке типография могла работать только потому, что она пользовалась энергичным покровительством Первосвятителя.
Так как вокруг Макария и под его руководством группировались почти все основные культурные силы страны, мы вправе считать, что он был кормчим русской культуры своего времени.
Правда, вне его «кружка» стоял один из выдающихся мыслителей XVI века Максим Грек, о котором я опубликовал в нашем журнале (№ 6 за 1945 г., стр. 57—65) небольшое исследование.
Что касается других деятелей, можно сказать следующее: публицист Иван Пересветов тоже едва ли лично входил в культурное окружение Макария. Зато по направленности своего творчества он весьма близко стоял к деятелям «Академии», в особенности к таким, как Ермолай-Еразм.
Нельзя отрывать от Макария и самого Ивана Грозного как писателя. Все-таки в этом отношении он был выучеником Макария, чего не забывал и сам.
Наконец еще об одном «не-макариевце» — князе Курбском. О нем вообще нужно сказать, что значение этого, бесспорно очень хорошего ритора (правда, больше вылощенного в духе иезуитской стилистики, чем талантливого) усердно раздуто, крепко преувеличено той частью историков и литературоведов, которые в Грозном хотели видеть только тирана и маниака и отрицали в Грозном последовательного и мудрого государственного деятеля. В работах исследователей этого направления всячески замалчивается или же всеми средствами смягчается тот факт, что Курбский был не только знаменем боярства, тянувшего Родину назад к удельно-феодальным порядкам, но и прямым изменником Родины.
Все вышесказанное лишь подтверждает принципиальное утверждение, что Макарий был кормчим русской культуры. Как писателю, ему лично принадлежит до 25 произведений небольшого объема, не считая работ, авторство которых не доказано.
Скончался Макарий 31 декабря 1563 года, на 82-м году своей земной жизни.
Не преувеличивал Иван Грозный, когда в 1556 г. он писал Казанскому архиепископу Гурию: «О Боже, как бы счастлива была русская земля, если бы владыки были таковы, как Преосвященный Макарий да ты».
НИКИТА ВОЛНЯНСКИЙ
