ВЕЛИКАЯ ОБЩЕРУССКАЯ СВЯТЫНЯ
(Троицкая Сергиева Лавра в прошлом и настоящем)
Вновь затеплилась лампада в храме великой Русской Православной обители. Вновь раздался монастырский благовест. И с особо теплым чувством осенил себя крестным знамением православный русский человек. И словно из более чем полутысячной давности послышалось в обители Преподобного Сергия благоговейное: «Благослови, Владыко!»
И вырвалось из стен храма, прорвало монастырские древние стены, прогрохотало над полями и лесами, хоть и негромко произнесенное архимандритом Гурием вдохновенное: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа и ныне и присно и во веки веков!»
Да! И ныне и присно и во веки веков! Аминь!
Ниже мы дерзнем попытаться восстановить в памяти православного читателя основные этапы огромной биографии Троицкого Сергиева монастыря. Теперь хотелось бы поделиться мыслями, несомненно, занимающими умы тысяч людей. Вероятные ошибки в этих мыслях будут исправлены авторитетными архипастырями и учеными богословами.
Рядового мирянина наших дней может волновать вопрос: не является ли монашество архаизмом, не изжило ли оно себя в условиях современной действительности? Вольные и невольные враги православия еще в дореволюционное время немало «потрудились» над дискредитацией монашества. Но еще больше несусветной путаницы в этот вопрос внесли «обновленцы». Теперь, когда «обновленчество» окончательно выродилось и разложилось, ясна нечистоплотная подоплека форменной травли монашества в таких формах, которые не позволяли себе и атеисты. Перечитывая литературу «обновленцев» за 1922—1928 гг., мы сквозь дымовую завесу «канонических» аргументов явственно видим облик недостойного иерея (нередко более чем двоеженца), рыкающего: «дайте, дайте мне архиерейскую кафедру!» Сущность в том, что несовершенства в организации монастырей и порочность отдельных иноков (гиперболически раздутая) использовались в качестве аргумента для агитации против монашества, как высшей формы душеспасительной жизни.
Если что и изжило себя для современной нам жизненной действительности в монашестве, так это хозяйственная организация монастырей с их обширными земельными владениями, рыбными ловлями, промыслами, торговыми заведениями и т. п. Хотя для соответствующих исторических периодов это было, во-первых, прогрессивным явлением, во-вторых, — абсолютно необходимым для христианской благотворительности (одной из благороднейших отраслей монастырской деятельности), составляя до XIX века почти единственный источник средств для благотворения.
Но разве может быть изжито монашество, как духовный отход от мирских повседневных сует, семейных и прочих препон во имя и христианского спасения своей души и служения своему народу теми духовными средствами, которыми Всевышний вооружает инока? А что инок совершает не только подвиг духовного самоусовершенствования, но и служит своему народу — это бесспорно для всякого непредубежденного человека.
Разве может быть изжито значение монастырей, как мест общежительства иноков— сообщества людей, которых объединяют и общие подвижнические стремления, и необходимость взаимного духовного укрепления под руководством достойнейших и мудрейших, и желанье объединить и эффективнее приложить свои усилия для служения Церкви Христовой и своему народу, который их породил и от духовного просвещения которого они не только не отрекались, но, наоборот, считают одной из основных частей своего делания на ниве Христовой.
Разве изжито для масс верующих мирян благостное влияние строгого богослужения в монастырском храме и может ли приход полностью заменить монастырь, как место духовного успокоения «страждущих и обремененных»? Едва ли.
И, наконец, разве может быть изжито значение монастырей, как мест, где с предельной глубиной и разносторонностью могут быть изучены нравственные качества каждого его обитателя с тем, чтобы на действительно лучших, способнейших и духовно образованнейших возложить крест духовного окормления широких масс и пасомых и пастырей в сане святителя — епископа? Конечно, нет.
А где настоящее место для духовно-учебных заведений, как не при монастырях?
Тем более возрастает в наши дни значение монастырей, как светочей православия, что теперь и постриг и звание студента академии и семинарии принимают только истинно православно настроенные люди.
Открытие Троицкого Сергиева монастыря — радостный день для всех чад Православной Русской Церкви.
Обращая мысленный взгляд в почтенную седину XIV века, особенно его первой половины, мы видим, что понятия «русская земля» и «Держава Русская» сохранялись лишь в летописях да в устных преданиях о славных днях могущества земли русской под державным стягом стольного града Киева. И они же были в мечтах лучших людей о будущем своей Родины.
А в действительности Державы Русской не было; земля русская представляла государственно раздробленные клочья когда-то единого тела. Подавляющее большинство русских земель находилось под татаро-монгольским ярмом. Конечно, чужеземные поработители были заинтересованы в сохранении раздробленности Руси между несколькими десятками «удельных» и рядом «великих» княжеств, сплошь и рядом враждующих между собою (при явном поощрении к тому со стороны татаро-монгольской Золотой Орды). Западные же и юго-западные русские земли были захвачены польско-литовским государством.
Лишь Новгород Великий с его владениями сохранял относительную государственную независимость.
В то время и в тех условиях единственной носительницей идеи объединения Руси являлась Православная Церковь и прежде всего та часть ее, которая творила свое великое дело на территориях, подвластных Золотой Орде.
Но глубины, дебри русских земель, особенно ее северо-востока, не были еще сплошь православными; значительная часть населения к северу и северо-востоку от Москвы, разбросанного по реденьким глухим лесным деревушкам, не была еще озарена светом христианского учения, да и часть крестившихся не совсем освободились в быту от языческих наслоений.
В эти черные для нашей Родины дни, в 1314 году (дата эта устанавливается приблизительно) в семье служилого человека Ростовского князя, боярина Кирилла, родился второй сын, нареченный Варфоломеем. На страницах нашего журнала (№ 9 за 1944 г., стр. 23) дана краткая характеристика деятельности Преподобного Сергия. К этому очерку И. Н. Шабатина мы и позволяем себе отослать читателя. Теперь же мы в немногих строках скажем в основном о его церковно-подвижнической деятельности, каковая упомянутым исследователем затронута вскользь.
Биографы согласно утверждают, что дитя и отрок Варфоломей — сын очень благочестивых родителей, уже на самой заре отрочества отличался величайшей набожностью.
Нельзя считать вымыслом (хотя бы и благочестивым) и такой факт из детских лет Варфоломея: будучи отдан в «книжное обучение», он сначала туго усваивал грамоту (что немудрено, если представить себе тогдашние обычные «педагогические» приемы). Но вот он в лесу встречает неведомого молящегося старца. Варфоломей попросил старца помолиться за него. Старец усердно помолился, затем по приглашению отрока посетил его отчий дом, где пропел вместе с отроком несколько псалмов. И произошло разительное: Варфоломей уразумел грамоту и быстро перегнал в этом отношении всех своих сверстников. В этом проявлении Промысла по существу не только нет чуда, но даже с любой точки зрения — ничего психологически маловероятного.
Будущий инок сказывался в нем с отрочества. Аскетический образ жизни, постоянная молитва, чтение богословских и богослужебных книг, уединение — в этом проходила жизнь юного Варфоломея в доме его родителей в крохотном тогда захолустном городке Радонеже (в 10 клм к югу от нынешнего Загорска), куда переселились из Ростова Великого его родители.
До своей смерти родители Варфоломея удерживали своего любимого сына при семье. (Похоронив в двадцатилетнем возрасте отца и мать, юноша немедленно осуществил свое давнее желание пустынножительства. «Он оставил мир, — писал об этом впоследствии Митрополит Филарет (Дроздов), — когда мир еще не знал его». Это верно. Но можно добавить, что начитанный и образованный юноша знал мир (прежде всего из книг) и он ушел от мира для духовного служения этому миру, прежде всего через личное духовное очищение. И путь для этого подвижнического очищения он избрал самый благостный и потому самый тягостный — пустыннический.
С благословения игумена ближайшего к Радонежу Хотьковского монастыря Варфоломей вместе со своим старшим братом Стефаном (несколько раньше принявшим монашество) отправились в поиски места для монашеского уединения. Окружающая местность, почти сплошь покрытая дремучими лесами, вообще была весьма редко заселена. Но в описываемые нами годы по призыву Московского князя Ивана Даниловича Калиты († в 1341 г.) сюда приходило множество крестьян из других княжеств (Тверского, Рязанского, Пронского и др.), больше разоряемых то набегами литовцев и татар, то внутренними разбойничьими шайками. Сюда их привлекала и сравнительная тишь и льготы, обещанные Калитой — первособирателем русских земель вокруг Москвы — и его преемниками. Так что местность, прилегающая к Москве с севера, довольно быстро начинала заселяться.
После долгих поисков братья остановили свой выбор на Маковской горе, как тогда называлась небольшая возвышенность в том месте, где ныне расположена Лавра. Это действительно были дебри среди дебрей.
Там братья поставили для своего жилья шалаш, для молитвы же соорудили маленькую бревенчатую церковушку. Московский Первосвятитель Митрополит Феогност через посланного им священника освятил лесную церковушку во имя Святыя Живоначальныя Троицы. В лесах Севера затеплилась лампада, засиявшая потом на всю Православную Русь.
Через год не выдержал инок Стефан тяжелого уединения в почти бесплодном, кишащем всяким зверьем лесу и удалился в Московский Богоявленский монастырь.
7 октября 1337 г. игумен одного из ближайших к Радонежу монастырей (какого именно — трудно установить) по имени Митрофаний постриг Варфоломея в монашество под именем Сергия и в тот же день причастил его Св. Тайн. Митрофаний несколько суток пробыл у новопостриженника, наставляя его к новой жизни. Установлено, что все эти дни Преп. Сергий безвыходно пребывал в своем маленьком храме в строгом посте, ежедневно причащаясь и сплошь заполняя промежуток между приходами к нему Митрофания горячей, слезной молитвой.
И снова Сергий остался один на долгих два года, укрепляя свою волю, молитвенное настроение, и изучал Св. Писание и св. предания, питаясь изредка приносимым ему из Радонежа черным черствым хлебом и водой, закаляя (или, как тогда говорили, умерщвляя) свое тело круглогодовым пребыванием в одной и той же легкой одежде. Современники и представители ближайших к его времени поколений говорят о том, что пустыню Сергий оставил укрепленным физически и, обладая совершенно исключительным знанием Св. Писания, богословски умудренным деятелем.
За время своего одиночества Сергий проделал почти непостижимую для человеческих сил физическую работу: он расширил здание церкви и срубил множество одиночных келий. (Преподобный провидел основание здесь обители. Он даже успел вырубить большую поляну и часть ее раскорчевать под огороды для будущей братии.
«С ним есмь в скорби, изму его и прославлю его, долготою дней исполню его и явлю ему спасение Мое» (Пс. 90, 16). Это помогло преподобному подвиг одиночества выдержать с непревзойденным спокойствием. И непосредственно после выхода из одиночества и через много лет Сергий был неизменно бодрым, жизнеутверждающим до такой степени, что ни один пришедший к нему в самом безысходно горестном состоянии человек не уходил от него затуманенным, без страстной воли к преодолению житейских невзгод, без неизбывного упования на волю Всевышнего и без уверенности в своей способности с честью и праведно пройти свой земной жизненный путь.
«Не может укрыться город, стоящий на верху горы» — говорит ев. Матфей (5, 14). Не могло надолго остаться сокровенным и подвижничество Преподобного Сергия.
Было и до Сергия на севере несколько монастырей, но не пустыннического и не строго уставного устройства, каковыми, например, был ряд монастырей Киевской Руси, а больше здесь было развито монашество в миру, т. е. иноки одиночками или группами в 2—4 человека жили в кельях, в оградах сельских и городских церквей; нередко же кельи строились и между крестьянскими избами; иеромонахи обслуживали приходские храмы и т. д.
Вот среди лучших элементов этого «безмонастырного» монашества и находятся в первую очередь желающие подвизаться вблизи Преподобного Сергия. И не иначе принимал к себе Сергий собратий как после длительного увещевания их в трудностях пустынножительства, истинный смысл которого и состоит в полном самоотречении, воспитании в себе предельной волевой выдержки в виде смирения и воздержания, в суровом трудовом режиме и неустанной молитве.
Из стойких, испытанных, Сергий принял в обитель двенадцать человек, по числу построенных его руками келий, и это число долго не увеличивалось (конечно, отнюдь не из-за недостатка желающих); новые принимались только за смертью или уходом одного из иноков.
Несколько лет обитель была братством даже без игумена; Преподобный Сергий, имевший безграничное нравственное влияние на братию, отклонял от себя предложения об игуменстве. Общежительности небыло. Восстановим в памяти наших читателей тот факт, что каждый инок обители самостоятельно добывал и приготовлял себе пищу, одежду и обувь. Объединялись только для церковных служб, которые в будничные дни в общей совокупности занимали несколько более полусуток. Литургию совершали приглашаемые по временам иереи.
Уже в этот период Сергий организовал в обители переписку книг.
За год до своей кончины игуменство в Сергиевой обители принял тот самый игумен Митрофаний, который постриг Сергия в иноческий чин.
После кончины Митрофания братия обители упросила преподобного основателя обители возглавить свое духовное детище. Рукоположение в сан иеромонаха Сергий принял от Волынского епископа Афанасия, временно (за отсутствием Митрополита Московского Алексия) правившего Московской епархией.
Известно, что ставши игуменом, Сергий еще больше стал трудиться, поражая братию своей неутомимостью, и не понуканием и даже не намеками, а только силою своего примера побуждал братию следовать ему. Можно также совершенно смело утверждать, что все обитатели Сергиева монастыря стали не только молитвенными и самоотверженно трудолюбивыми, но и образованными людьми своего времени, ибо Сергий неустанно поучал братию. Кроме книг Св. Писания, которые он знал наизусть, он изучал с братиею жития Святых, сопровождая чтение боговдохновенными разъяснениями и жизненными сопоставлениями. Он не уставал наставлять братию и в самостоятельном толковом, духовно творческом изучении книг, состав которых в обители все больше увеличивался.
В дальнейшем Сергий не счел себя вправе закрывать обитель для новых достойных, стремящихся в нее. Доступ был расширен и одновременно монастырь был переведен его боговдохновенным отцом на строжайший, в наивысшем смысле слова, общежительный устав.
Это было и совершенно своевременно и очень мудро, так как монастырь переставал быть бедной материальными ресурсами обителью и нужно было предотвратить возможный в таких условиях соблазн. Вслед за известным своей праведной жизнью Смоленским архиепископом Симоном, вступившим в число рядовой братии монастыря и передавшим монастырю все свое имущество, стали приходить в обитель, также передавая ей все свое имущество, и другие, нередко очень богатые люди.
Едва ли в каком другом монастыре того времени желающие вступить в число его иноков подвергались столь строгой и всесторонней предварительной проверке нравственных качеств, как в обители Преподобного Сергия. Рядовой физический труд, безропотное несение любого монастырского послушания были непременными условиями. Испытание продолжалось порой до 6—7 лет. И если Сергий замечал малейшее проявление тягостности для испытуемого (а прозорливость Преподобного в этом отношении была поистине изумительной), в постриге отказывалось и испытуемый возвращался в мир со всем своим взносом. Но при этом Сергий так напутствовал уходящего, что у того оставалась полностью христианская настроенность и горячее желание быть полезным Церкви вне монастырских стен и условий.
Сам неусыпно деятельный, Преподобный Сергий с редкостным даром умел прививать братии любовь к иноческой молитвенной и созерцательной жизни (созерцательность, как мы видим на примере Сергиевой обители, была полной противоположностью безделью).
Безгранично взыскательный к себе, Сергий неустанно наблюдал за безупречно нравственной жизнью братии, за безукоризненным исполнением устава общежития. Правда, тщательные испытания обеспечивали высокий, даже очень высокий, нравственный уровень братии. Но Сергий добивался еще большего. Напомним хотя бы его столь известный православному человеку, Сергиев «стук в оконце».
По уставу обители, после повечерия инокам, свободным от внешних послушаний, запрещалось без крайней необходимости покидать келии и вступать в разговоры друг с другом. Сергий иногда обходил келии и если, заглянув в оконце, видел инока за молитвой, чтением или перепиской книг, либо за физическим трудом, он возносил молитву за укрепление сил брата во Христе. Если же видел безделье или разговоры, раздавался его легкий стук в оконце.
Преподобный никогда не повышал голоса, крайнее смирение было всегда его характерной чертой, но его кроткие увещевания действовали гораздо сильнее, чем у других самые «радикальные» меры воздействия.
В период материальной бедности обители нужда ее была, действительно, безмерной. Иногда приходилось отказываться от литургии; отсутствие вина, ладана, деревянного масла и восковых свечей нередко принимало хронический характер. Служили вечерню при лучине. Форменная голодовка была, если и не завсегдатаем, то частой гостьей иноков и, конечно, в таких случаях в первую очередь — самого Сергия.
Но могучий дух Преподобного не допускал братию до уныния. Действительно, в критические моменты помощь всегда приходила.
Полностью монастырь перешел на общежительство в конце 60-х годов. Как можно полагать на основании многочисленных источников, сначала был введен Студийский устав; несколько позже, несомненно, был принят и осуществлен богослужебный Иерусалимский устав обители Саввы Освященного (как только это позволило количество иеромонахов).
К этому времени имя и дела преподобного Сергия сделались широко известными. Делами обители близко интересовался первоиерарх Руси Митрополит Алексий, благословлял Сергия на новые труды и подвиги в своих грамотах к нему Константинопольский Патриарх Филофей.
В обители не только ни один инок не имел никакой частной собственности, но и вообще он не имел права даже рубахи и иголки назвать «своими»; за всякой потребностью надлежало обращаться к игумену. На игумена общежительство и новый устав возлагали очень большое новое бремя хозяйственных и организационных забот. Уже располагая денежными средствами, Преподобный Сергий расширил храм и возвел ряд жилищных и хозяйственных помещений. Монастырские должности были талантливо распределены между иноками.
Имена монастырских помощников Сергия показывают, какую бессмертно славную, дорогую сердцу каждого православного человека плеяду деятелей Церкви воспитал Преподобный. Духовниками Лавры были: сначала Преподобный Савва (впоследствии основатель Сторожевского монастыря в Звенигороде), затем — первый биограф Сергия — Епифаний. Должность экклесиарха отправлял Симон; первым келарем монастыря был один из любимейших воспитанников Сергия преподобный Никон и др.
Наличием пожертвованных в монастырь денег Сергий воспользовался для широчайшей постановки благороднейшей функции монастырского делания — благотворительности и странноприимства. На это выходили все средства, остававшиеся после удовлетворения нужд обительских. Это значит, что шли действительно все поступающие извне средства, поскольку монахи фактически кормились и одевались от трудов рук своих и от них же удовлетворялась и часть общемонастырских потребностей.
Монастырь не только оказывал посильную помощь обращающимся за ней, но и высылал иноков в окрестности отыскивать нуждающихся.
В обители Преподобного Сергия всех встречали одинаково приветливо, отношение иноков было одинаковым и к князю, и к богатому боярину, и к беднейшей старушке-богомолке, и к слепому нищему. И все это, как писал один из биографов Сергия, «мир видел и уходил ободренный, освеженный, подобно тому, как мутная волна, прибиваясь к прибрежной скале, отлагает от себя примесь, захваченную в неопрятном месте, и, бежит далее светлой и прозрачной струей».
Но и на солнце есть пятна. Так и среди уже многочисленной братии монастыря нашлись строптивые одиночки. Их возглавил старший брат Сергия — Стефан, возвратившийся из московского монастыря. На одном из собраний всей братии Стефан позволил ряд упреков за слишком строгие монастырские порядки. Конечно, он был поддержан только одиночками.
Сергий на следующий же день покинул основанный им монастырь. Видеть в этом проявление обиды было бы безрассудным кощунством по отношению к Преподобному. Сергию это чувство было органически несвойственно.
В чем же причина? Во-первых, в том, что Сергия давно тяготила мирская слава, которой он уже был окружен. Во-вторых, в его необычайном смирении, заставлявшем его всегда уклоняться от внешних аттрибутов в административном выражении власти. А в-третьих, он (учитывая его смирение) мог считать Стефана своим естественным преемником, так как последний имел много прекрасных нравственных и церковноделовых качеств, так что некоторое влечение к игуменству не было главной чертой в его моральном облике.
Преподобный Сергий, избравши себе новое место подвижничества на речке Киржач, в 55 километрах от Троицкого монастыря, построил здесь новый общежительный монастырь с церковью во имя Благовещения Пресвятыя Богородицы. Почти четыре года подвизался Преподобный там.
Братия Троицкого монастыря после трехлетних безуспешных просьб о возвращении Сергия обратилась к Митрополиту Алексию и тот святительской властью вернул Преподобного к Троице.
Снова еще более ярким пламенем христианским воссияла Сергиева обитель. Великим числом чудес и проявлений вдохновенной прозорливости отмечен этот последний период жизни великого мужа. Силой своего убеждения он умел смягчать самые черствые сердца, предотвращать или заставлять исправлять неблаговидные поступки сильных мира сего.
Десятки сел и деревень, основанных крестьянами-новоселами вокруг Троицкого монастыря, чувствовали себя спокойно, пользуясь и покровительством духовным и защитой Сергия от несправедливостей и обид боярских и княжеских.
Как мы уже сказали, Сергий ушел от мира не только в целях личного духовного совершенствования и спасения, но и для духовного служения миру иноческим оружием.
И велико и благостно для Русской земли было это служение. Мы отметим немногие из ярких фактов.
В период детских лет великого князя Дмитрия Ивановича (в период регентства при нем Митрополита Алексия) Преподобный Сергий убедил независимого Ростовского князя Константина Васильевича добровольно признать главенство над своими владениями Московского великого князя. Это имело крупное политическое значение, так как в эти годы Москва стягивала русские земли для подготовки первого генерального выступления против татаро-монгольского ига.
Еще большее значение для страны имело примирение в 1385 г. с Дмитрием Ивановичем Рязанского князя Олега Ивановича. То, чего не могли добиться никакими ухищрениями и посулами опытнейшие московские бояре, было достигнуто кротким увещеванием Сергия. Черствый, свирепый, раньше всегда готовый из-за честолюбия поступаться всем святым, Олег Иванович после бесед с Сергием «преложи свирепство свое на кротость и утишись и укротись и умились вельми душою» и заключил с Дмитрием Ивановичем «вечный мир и любовь в род и род».
О том же, что великий князь Дмитрий Иванович, собираясь в поход против татар, завершившийся знаменитой Куликовской битвой, приезжал к Сергию за напутствованием, о том, что Сергий предсказал ему победу и благословил Дмитрия Ивановича на справедливую брань, о том, что он дал Дмитрию Ивановичу двух иноков — Пересвета и Ослябю. которые своим бессмертным подвигом начали победоносную для русских Куликовскую битву, обо всем это известно чуть ли не всякому гражданину нашей страны (и впредь должно быть известно каждому).
Из последующей истории Сергиевой обители мы видим, что в этом же высокопатриотическом духе Преподобный Сергий воспитал и своих преемников.
Наконец, огромный вклад Сергия в отечественную гражданскую и церковную жизнь заключается и в его монастырестроительстве. Лично Сергием по его собственной инициативе и по поручениям Московского Митрополита основано 9 монастырей; его непосредственными учениками — свыше сорока. Вообще же на русском севере и северо-востоке число «дочерних» по отношению к Троицкому монастырю иноческих обителей превышает семьдесят. Таким образом, Преподобный Сергий справедливо считается отцом северо-русского монастырестроения. Важно еще и то, что в народном сознании «настоящими», «истинными» монастырями считались только либо основанные Сергием и его учениками, либо устроенные (и внешне и, главным образом, внутренне) по образцу Троицкого. Почти все эти монастыри являлись строго общежительными, строго уставными, с широким размахом благотворительности, странноприимства и нищелюбия.
Огромное историческое, в гражданском отношении прогрессивное значение всего сонма монастырей, основанных Преподобным Сергием, заключалось в следующем: как правило, они строились в глухих ненаселенных и необжитых местах. От правительства московского великокняжения, а затем — Русского национального государства они получали в дар пустопорожние земли и льготы финансового и правового характера. Это привлекало на монастырские земельные территории массы переселенцев-крестьян из районов, где они жестоко утеснялись прежними владельцами. Стремясь под покровительство монастырей, крестьяне заселяли, хозяйственно оживляли, государственно осваивали дотоле пустынные края.
Будучи до пределов смиренным, Преподобный Сергий категорически отказался от предложения Святителя Алексия наследовать после него пост Митрополита Московского и всея Руси и даже отказался принять в подарок и в награду крест, потому что он был сделан из золота.
Заранее предчувствуя конец земных дней своих, Сергий за полгода до дня своей кончины поручил все монастырское управление своему прославленному ученику Преподобному Никону. Блаженная и праведная кончина его последовала 25 сентября 1392 г.
(Окончание следует)
НИКИТА ВОЛНЯНСКИЙ
