АРХИЕПИСКОП ФЕОФАН ПРОКОПОВИЧ И ЕГО ВРЕМЯ

(Окончание)

Большую неприязнь к Феофану со стороны вольных и невольных противников Петра вызвала его знаменитая речь, основные положения которой таковы:

«Есть люди, которым кажется все грешным и скверным, что только чудно, весело, велико и славно; они самого счастья не любят; кого увидят здорового и хорошо живущего, тот у них несвят (т. е. великий грешник. Н. В.), хотели бы они, чтобы все люди были злообразны, горбаты, темны, неблагополучны». Далее шло обличение: «Многие думают, что не все люди обязаны одинаковым долгом, что священники и монахи от этого исключаются — вот поистине змеиное жало, папежский дух, не знаю, каким путем достигший и коснувшийся нас!» Многие видят в этой речи церковное оправдание распущенности Петра и таких его, действительно нехороших, разгульных поступков, как известный «всешутейший собор». Это, конечно, логическая натяжка, основание для которой — действительное отсутствие у Феофана публичных обличений пороков Петра. Не спорим, может быть, это, безотносительно говоря, не совсем хорошо.

Но, уважаемые православные читатели, ведь мы не можем считать, что для Петра мало было тех обличений, на которые не скупился Преосвященный Стефан и его сподвижники (которых мы сердечно чтим за это), разве со стороны нецерковных людей не гремели, не шипели и не ползли по всему лику земли Русской и «обличения», и росказни, гигантски раздувавшие всякую, самую незначительную отрицательную деталь личного быта Петра, и злобная клевета?

И, наконец, разве не ясно, что все бытовые теневые стороны жизни Петра не заслоняют огромной созидательной деятельности великого преобразователя?

Но о данной проповеди с гораздо большим основанием можно сказать, что ее конкретное содержание Петра не касается: она обличает перегибы в проповеднической деятельности некоторых церковных деятелей, их пристрастие к внешним деталям христианства за счет его духа и высокой внутренней сущности. Конечно, проповедь эта острием своим направлена против тех явлений в жизни Церкви, которые представлялись Феофану отрицательными. Уместно сказать, что обличение выдержано в более умеренных тонах, чем обличения, например, Максима Грека и других почитаемых церковных праведников — духовных ратоборцев.

Однако в накаленной атмосфере тех дней эта речь Феофана вызвала не более, не менее как обвинение его в... неправославии. Против Феофана создалась очень сильная оппозиция в рядах церковных деятелей во главе с епископами Гедеоном и Феофилактом, известными учеными богословами братьями Лихудами и др. Преосвященный Стефан не разделял крайности оппозиции, но в известной мере склонялся к осуждению Феофана. Во всяком случае он высказался против епископской хиротонии Феофана до полного исповедания им своей веры в смысле признания полной ошибочности его, якобы, граничащих с «неправославием» мнений.

Феофан письменно опроверг ошибочность возводимых на него обвинений, убедительно доказал, что сама мотивировка обвинений стоит на весьма шаткой с православно-догматической и церковно-канонической сторон почве. Ответ Феофана произвел еще более благоприятное впечатление на Петра. Приехавший в Петербург Митрополит Стефан, ознакомившись с письменным ответом Феофана, дополненным его устными разъяснениями, отказался от прежних предвзятых мнений, искренно с ним примирился, облобызался и не только дал свое первоиераршее согласие на посвящение Феофана, но между ними явно наметилось определенное сближение.

В начале 1718 г. Феофан по желанию Петра был хиротонисан архиереем овдовевшей Псковской кафедры, которой он управлял большею частью из Петербурга.

Группа епископов-оппозиционеров, скрепя сердце, согласилась на хиротонию, но, как мы с прискорбием должны засвидетельствовать, в дальнейшем не упускала благоприятного случая, чтобы препятствовать деятельности Феофана.

Итак, новый епископ жил в Петербурге. Жил скромно. Иногда нуждался в самом необходимом, потому что большую часть своих доходов тратил на приобретение книг и, действительно, скоро составил себе очень богатую библиотеку.

В столице Феофан становится душою кружка высокообразованных людей, часто собиравшихся у него на квартире. В числе его друзей были поэт Кантемир, историк Татищев. Охотно посещали Феофана иностранцы, сотрудники Петра. «Он старался нравиться Петру и при всяком удобном случае ловко восхвалял его», — эту фразу мы встречаем (с «легкой руки» Костомарова) у ряда исследователей. В качестве самого веского аргумента все они цитируют отрывки из его проповеди, произнесенной в день памяти св. Александра Невского. Приведем их и мы: «Ты являеши нам в царе, — говорил Феофан, — и простого воина, и многодельного мастера, и многоимянитого деятеля, и где бы довлело повелевати подданным должное, ты повеление свое собственными трудами твоими предваряешь и утверждаешь. Аще бы всех князей и царей наших целая к нам пришла история, была бы то малая книжица против повести о тебе едином». Едва ли в этих словах можно усмотреть что-либо, кроме предвосхищения Феофаном того, что говорили о Петре позднее. А вообще большую часть своих проповедей Феофан посвящал не столько «восхвалению» самого Петра, сколько популяризации его дел. Ни одно сколько-нибудь значительное событие в стране или важное нововведение Петра не проходило без проповеди Феофана на соответствующую тему.

Просветительная деятельность Феофана не ограничивалась только церковной сферой. По личному поручению Петра он написал несколько учебников для светских школ. Наибольшей известностью пользовались его: «Апостольская география» и «Краткая книга для учения отрокам». Между прочим, последняя работа вызвала резкую критику со стороны Кантемира. Ему показалось, что Феофан проповедует протестантские взгляды в вопросах почитания икон и святых мощей. Действительно, по вопросу о значении икон Феофаном были допущены такие формулировки, которые могли быть истолкованы двусмысленно. Во втором вопросе Кантемир был неправ. Феофан говорил в совершенно выдержанном православном духе о ложных мощах и ложных реликвиях (главным образом у католиков), вроде «волоса из бороды Христа», «млека Пресвятыя Богородицы» и т. п.

Но больше всего говорили и писали о Феофане Прокоповиче в связи с церковной реформой Петра, упразднением в России патриаршества и созданием синодального управлению Церковью.

В нашем журнале уже давалась исчерпывающая оценка этого мероприятия с нашей, современной точки зрения. Действительно, «синодальный период» принес Православной Русской Церкви немало огорчений и бедствий.

Конечно, факт, что Петр сознательно шел на упразднение патриаршества с целью подчинения Церкви государству и государственным интересам; в патриаршестве он видел, так сказать, государство в государстве, а в патриархе как таковом — потенциального духовного государя. Одно время в литературе поговаривали, что эти мысли, якобы, были внушены Феофаном, но для этого положительно никаких данных нет.

Во всем решительный и стремительный, Петр данный вопрос вынашивал необыкновенно долго для него — чуть ли не 20 лет. Нет совершенно никакого сомнения в том, что Петр искренно считал реформу церковного управления на началах коллегиальности актом вполне каноничным. Государь по этому вопросу много советовался с учеными богословами. Как известно, Феофан Прокопович был автором принятого Петром (с небольшими поправками) «Духовного регламента» — положения, на основе которого в 1721 г. была создана Духовная Коллегия, переименованная в том же году в Святейший Правительствующий Синод.

Президентом первого состава Св. Синода был назначен по старшинству между иерархами Митрополит Стефан (Яворский), вице-президентами — Феофан Прокопович и духовник царя архимандрит, затем епископ Новгородский, Феодосий Яновский. Верно, что в Синоде фактическим вершителем дел был Феофан, и не только потому, что он, как полагают некоторые исследователи, «умел отгадывать и предугадывать замыслы государя», но и в силу своей большей образованности и своей кипучей энергии. Заметим также, что Петр очень часто принимал непосредственное участие в работе Синода и был автором ряда указов даже по чисто церковным вопросам.

Деятельность Св. Синода в первые годы его существования вызывала и вызывает немало справедливых нареканий. Лишь для примера мы остановимся на нескольких действительно неудачных указах и мероприятиях как самого Синода, так и государя, проведенных по почину Синода и, в частности, Феофана Прокоповича.

Так, например, по невразумительным мотивам воспрещено было украшение икон монетами (старинный невинный русский обычай). Далее, одно за другим появляются запрещения: не ходить по домам прихожан с иконами из церквей, не ходить для собирания пожертвований («И кто будет ходить, тех брать») на строение церквей, собирать где бы то ни было средства на отливку новых колоколов и починку старых без особого «повелительного о сем указа Св. Синода», не ставить часовен «на торжищах, перекрестках, в селах и в других местах» и т. д., и т. п.

Много толков (и кривотолков) вызвал указ Петра от 31 января 1724 г. о монашестве. Полагают, что и в нем — рука Феофана. Впрочем, несомненно, текст указа носит следы основательной редакторской правки Петра, а многие пункты прямо говорят об авторстве государя. Указ открывается историческим обзором развития монастырей и иноческой жизни и, переходя к современности, сурово констатирует, что значительная часть монашества «тунеядцы суть». «Прилежат ли они разумению божественного писания и учения? Всячески нет. А что говорят — молятся, то и все молятся».

Резолютивная часть указа, как нам кажется, осуждений вызывать не должна, за исключением разве пункта, запрещающего пострижение лиц, окончивших курс семинарии и «ищущих монашества или архиерейства» ранее достижения ими тридцатилетнего возраста. Указ предлагает нагрузить монахов полезной работой. Главное же — в развертывании в монастырях широкой сети благотворительных учреждений.

Нельзя закрывать глаза и на высокополезные для православия стороны деятельности Синода и лично Феофана. Скажем хотя бы о большой идейной борьбе с расколом, о составлении устава духовных семинарий и устава келейного жития для монахов Александро-Невского монастыря.

Большое положительное теоретическое и практическое значение для своего времени имел труд Феофана «О мученичестве». Это — солидно аргументированная работа о ложном мученичестве, обличавшая тех рутинеров, которые, протестуя против таких мероприятий Петра, как бритье бород, ношение платья иностранного покроя и т. п., умышленно совершали поступки, заведомо обрекавшие их на гнев государя.

Еще более крупное значение приобретает деятельность Феофана после кончины Преосвященного Стефана, последовавшей в 1722 г.

Свое сочинение «Правда воли монаршей» Феофан посвятил каноническому обоснованию указа Петра Великого о престолонаследии. Этот указ, как известно, гласит, что государь имеет право назначить себе преемника, минуя по своему усмотрению прямую линию нисходящего родства по мужской линии.

Обоснование Феофана выглядит, действительно, убедительным. Известно также, что Петр не смог осуществить этого указа.

Менее удачным нужно считать трактат «Розыск исторический», в котором сделана попытка обосновать право государя возглавлять Православную Церковь своей страны и управлять ее делами (без права государя отправлять самому лично богослужение). Тут аргументация Феофана очень напоминает пресвитерианскую или, точнее, почти однородна с последней. Как и почему пошел на это Феофан — судить не можем. В историческом аспекте лишь отметим, что в русской церковной литературе конца XIX века мы встречаем не опровергнутое Святейшим Синодом безответственное замечание о том, что «государь император мог бы совершать и Литургию, если бы пожелал».

С цепкостью держалось в литературе предвзятое мнение о подхалимном (извиняемся за выражение) и канонически грубо ошибочном характере работы Феофана «О правильном разводе мужа с женой». С «утверждениями» некоторых «критиков» о том, что это сочинение написано только с целью угодить Петру по личным мотивам, можно было бы и не считаться. Разводы и браки для Петра Великого вовсе не были явлением калейдоскопичным. Что касается второго утверждения, то мы ждем ответа ученых канонистов, ибо для нас совершенно неясно, какая каноническая ересь заключается в стержневом тезисе Феофана, гласящем, что в случае развода мирян по мотиву прелюбодеяния одной из сторон, можно разрешить вступление во второй брак не только невинной, но и виновной стороне потому, что супруг, прелюбодейный в первом браке, может быть верным во втором.

При всей своей занятости государственными практическими делами Петр уделял внимание и борьбе со старообрядчеством. Феофан это дело возглавлял теоретически и практически. Его деятельность в этом отношении является наглядным опровержением упреков в том, что борьба с расколом велась только бревном и топором. Настроенность Петра и степень уважения им Феофана были таковы, что последний мог легко добиться от первого самых решительных репрессивно-административных мер против сектантов.

Феофан, наоборот, считал такую линию вредной для Православия и предпочел ей напряженнейшую работу по составлению многочисленных увещаний для раскольников. Мало того, именно Феофану мы обязаны изданием обращения о том, что раскольники могут безбоязненно являться в Святейший Синод для «рассуждений о своих сочинениях». Каждый, кто изучал жизнь и деятельность Петра, легко себе представит, что Феофану нелегко удалось убедить государя предпочесть столь гуманный способ борьбы с расколом. Припомним, что раскол церковный был одним из боевых флагов реакционных сил.

Конечно, в сочинениях Феофана: «О продерзателях, нерассудно на мучения дерзающих» и «О поливательном крещении» есть отдельные места, довольно спорные в догматико-богословском отношении. Но все же в целом это работы — православные и в свое время немало содействовавшие вразумлению многих раскольников и укреплению в вере многих склонявшихся к расколу.

Предвзятость и полемический задор — очень плохие советчики в отыскании истины. Люди, резко отрицательно относящиеся к церковным реформам Петра, считавшие введение синодального управления чуть ли не катастрофой для Церкви и считающие Феофана главным виновником этого, и ко всем остальным его трудам подходят предвзято. Если эти труды богословски безупречны, то к ним привешивается ярлык угодничества Петру. Особенно «посчастливилось» в этом отношении сборнику «Слова и речи» (изданному уже в период царствования Екатерины II). То, что раньше, т. е. в XVIII—XIX вв. ставилось автору в укор, мы с полным правом можем считать памятником церковно-патриотической деятельности. Действительно, «Слова и речи» представляют сборник проповедей на темы текущей политики Петра. Это — церковно-патриотические комментарии почти ко всем важнейшим Петровским актам и указам.

Петр Великий привлекал Феофана и к другим областям государственной и культурной деятельности, вовсе не связанным с характером его архипастырской деятельности. Тут, разумеется, Феофан Прокопович действовал не как архиерей, а как один из культурнейших и политически-прогрессивных людей своего времени. Так, например, перу Феофана принадлежит вступительная часть «Морского регламента».

Еще в 1722 г. государь передает Феофану для редактирования рукопись неизвестного автора — биографию Петра Великого от рождения до 1709 г. и историю его государственной деятельности, доведенную до Полтавской битвы. Этот труд, носящий следы основательнейшей редакционной правки Феофана, увидел свет лишь через десятки лет.

Даже наиболее предубежденные против Феофана лица не в состоянии отрицать, что, несмотря на свое огромное положение и влияние в столице, архипастырь жил скудно; денег со своей Псковской епархии почти не получал и, зная ее бедность, и не требовал. Правда, Петр подарил ему две деревушки под Москвой, но они оказались столь бедными, что на них преосвященный хозяин нередко тратил свои деньги, чтобы докормить крестьян до сбора урожая.

Петр часто ссужал Феофана небольшими денежными суммами.

Речь Феофана на погребении Петра Великого получила поистине международную известность. Это — шедевр вдохновенных и безусловно искренних устных выступлений Феофана.

Принято с известной долей истины считать Феофана одним из инициаторов провозглашения после Петра на императорском престоле его жены Екатерины (I). Верно в этом то, что Феофан способствовал соответствующему толкованию прижизненных косвенных высказываний Петра на данную тему. Естественно предположить искреннее желание Феофана видеть у власти продолжательницу дела Петра Великого.

---

После смерти Петра Великого, в период так называемых дворцовых переворотов, Феофан надолго сохранил свое влиятельное положение в Церкви и до некоторой степени в государственном управлении.

Об этом периоде жизни и деятельности святителя говорить еще труднее, чем о предыдущем. В последнее десятилетие его жизни над Феофаном тяготеет жуткое обвинение.

Десятки исследований дореволюционного периода говорят о том, что Феофан в этот период свое положение удерживал только благодаря своим мастерским интригам против всех, кто из благородных побуждений мог стать ему на пути. При этом он, якобы, не стеснялся прибегать ко лжи и доносам. Это обвинение держалось немногим менее стойко, чем характеристика в старой историографии Ивана Грозного как полусумасшедшего маниака и безрассудного палача.

И оно так же несправедливо, как и последнее. Стоит лишь внимательно и совершенно непредубежденно проверить факты. Я сознательно не касаюсь вновь добытых мною дополнительных материалов и буду оперировать только теми, которые фигурировали по много раз в статьях и брошюрах обвинителей Феофана (они очень однообразны).

«Факт» первый: «Феофан погубил своего соперника — также апологета Петра — Новгородского архиепископа Феодосия». Уже в последние годы своей жизни Петру и его жене Екатерине стоило большого терпения переносить колкости и дерзости Феодосия (на какой почве они были — неизвестно). Известно, что Феодосий был осыпан материальными щедротами государя, чего никто не говорит о Феофане.

И все же Феодосий на предложение Екатерины отслужить панихиду в сороковой день по смерти Петра ответил грубым отказом («на это-де есть чередные»). Тут же в присутствии царского посланца возмущенно заявил присутствовавшим архиереям: «Мирская власть повелевает духовной молиться» и после нескольких нелестных эпитетов закончил свои возгласы тирадой: «Ладно, я пойду и буду служить потому, что боюсь, чтобы не послали в ссылку. Только услышит ли Бог такую молитву?!»

Конечно, посланец передал ответ Феодосия. Несмотря на это, он после панихиды был приглашен вместе с Феофаном и другими членами Синода к царскому столу, но обиделся и ушел.

Государыня обиделась, что «обвинители» приписывают доносу Феофана. Опровергать это предоставляю читателям, только напомнив им, что ушел Феодосий в присутствии государыни!

Далее: недостаточно проинструктированный гвардейский часовой как-то не пропустил во дворец Феодосия по неясному распоряжению князя Меньшикова (фактического диктатора в период царствования Екатерины I). Феодосий грубо оскорбил часового, а по адресу Меньшикова сказал: «я лучше светлейшего князя». Меньшиков, конечно, воспылал гневом. Принимая во внимание, что при сцене с часовым были только гвардейские солдаты и офицеры караула, едва ли мы в состоянии понять, при чем здесь Феофан.

Но у «обвинителей» были другие козыри. Дружным хором рассказывая о том, что именно в этот период Феодосий начал особенно «подкапываться» под Феофана (а не наоборот), они поворачивают дело так: в довольно обширном кругу синодских епископов и архимандритов Феодосий поносил церковную политику Петра и личность самого покойного государя. Говорят, что из Святейшего Синода государыня получила сообщение за подписью Феофана и еще трех синодальных членов о том, что Феодосий «произносил слова противные и молчания не терпящие». Не знаем, на основании ли этого сообщения (мы в архивах его не нашли), но по распоряжению Екатерины I, скрепленному Меньшиковым, Феодосий был арестован. Немедленно в очень корректной обстановке были допрошены все члены Синода и духовные лица, сотрудники его. Ни один из них ничего в защиту Феодосия не сказал. В центре обвинительного материала показания вовсе не Феофана (они, наоборот, до предела смягчали вину Феодосия), а старого антагониста Феофана — Феофилакта (Лопатинского), епископа Тверского. Именно этот последний дал обширные показания (подтвержденные по частям многочисленными свидетелями) о том, что Феодосий поносил русских людей «безумными, нехристями, торшими турков и всяких варваров», что над Церковью Петр совершал тиранства, что болезнь Петра пришла от «женонеистовства» и от «Божия отмщения за посяжку на духовный и монашеский чин» и т. д.

Феодосий был сослан в монастырь на тюремное положение. Из массы допрошенных по делу Феодосия только один (Григорий Семенов) пытался очернить Феофана, приписав ему «злохулительные слова на царскую особу», якобы, сказанные в период .работы Феофана в Киевской академии, но и тут запутался в своих показаниях.

В дальнейшем темпераментные «обвинители» впопыхах, и не стараясь увязать концы с концами, ставят ему в вину и борьбу его с лицами, позорящими Церковь своими поступками, и даже... кроткие ответы на нелепые обвинения против него. Но продолжаем.

В 1727 г. у Феофана на невыясненной почве начались какие-то нелады с Меньшиковым. Одно время можно было думать, что всесильный вельможа сможет серьезно повредить Феофану. При такой обстановке близкий к Феофану архимандрит Маркелл (Родышевский) просил архипастыря довести до сведения властей дошедшие до него слухи о, якобы, подготовляемом мятеже против светских властителей и духовных лиц, подозреваемых в «неправославии и поругании святых икон». Феофан это и сделал. Но власти, в соответствии с действовавшим тогда законодательством, направили Маркелла для «допроса с пристрастием» в Преображенский приказ.

Оробевший Маркелл усмотрел в этом вину Феофана и написал на него (на имя Меньшикова) огромнейший по объему донос, обвиняя его в неправославных высказываниях в своих печатных трудах и проповедях. Конечно, со стороны Маркелла это был наивный прием, рассчитанный только на неприязнь Меньшикова к Феофану. Последний в своем обширном объяснении терпеливо и талантливо опроверг все 47 пунктов обвинений.

Маркелл вскоре был освобожден из приказа и поселен под присмотр в Московском Симоновом монастыре. Там он сошелся с бывшим директором типографии Абрамовым и они затеяли новое дело против Феофана. Вдвоем они соорудили целый трактат — резкую критику «Духовного регламента» и известного указа («объявления») Петра I о монашестве, рассматривая эти документы как «неправославные» и принадлежащие перу Феофана. Последний в своих объяснениях отвечал только по существу обвинений, не отрицая своего фактического соавторства и солидно аргументируя свои взгляды. Попутно отметим, что «объяснения» Феофана по вопросу о монашестве представляют малый по объему, но серьезный по значению вклад в историографию иночества.

Это была новая наивность со стороны Маркелла. Отнюдь не по вине Феофана правительство взглянуло на вопрос серьезнее: так как оба упомянутых документа официально были опубликованы не как сочинения Феофана, а как государственные акты, то письменное выступление Маркелла и Абрамова и было квалифицировано как антиправительственное и оба виновника его поплатились заточением в Кирилло-Белозерском монастыре.

Так обстоит дело со вторым фактом.

В том же (1732 г.), как говорят (даже почти одними и теми же словами) «обвинители» Феофана, он «беспощадно устранил и погубил своего злейшего врага, епископа Георгия Дашкова». При этом Георгий теми же «обвинителями» характеризуется так: происходя из известной дворянской семьи Дашковых, он, будучи по инициативе Петра назначен келарем Троицкого Сергиева монастыря, не отказался от барских привычек: держал для себя особый стол, имел до 20 человек личной прислуги, на счет лаврских средств ухитрялся покупать для себя лошадей (коих был великий любитель), экипажи и сбруи, держал до 150 конюхов и за счет монастырских средств и возможностей осыпал великими щедротами своих многочисленных родственников. Как-то все это сходило ему с рук и в 1718 году он был хиротонисан во епископа Ростовского. После смерти Петра, когда пошли толки о возможности восстановления в России патриаршества, этот малообразованный, но имевший крупные связи в придворных кругах иерарх, не пренебрегая и замаскированными подкупами, стал прокладывать дорогу к мерцавшему перед ним патриаршему куколю.

Феофан получил много данных о разорительном хозяйничании Георгия в Ростовской епархии. Это совпало с обсуждением в Святейшем Синоде дела Воронежского епископа Льва.

Феофан в устной форме порекомендовал императрице Анне Ивановне дать распоряжение о расследовании положения дел в Ростовской епархии.

Результаты ревизии превзошли все ожидания. Со всех концов епархии проливным дождем полились заявления, донесения и жалобы на беспримерное истощение церквей и монастырей епархии непосильными поборами, бесчинства и грабежи архиерейских слуг, взяточничество и т. п. Георгий был лишен епископского сана и сослан в Спасо-Кубенский монастырь Вологодской епархии. Это — третий «факт».

«Мстил Феофан и своим бывшим, уже поверженным врагам» писали многие недоброжелатели; пример: дело Игнатия Смолы и Вологодского епископа Афанасия Кондоиди.

Бывший Коломенский митрополит Игнатий (Смола) был сослан в Свияжский монастырь под строжайший надзор. Однако, усилиями Казанского митрополита Сильвестра надзор превратился в фикцию. Феофан распорядился переслать Игнатия в отдаленный Николо-Карельский монастырь.

Упоминавшийся выше Георгий Дашков в монастыре — месте его ссылки — жил привольно, имея живую связь с родственниками, обильно его снабжавшими, вплоть до предметов роскоши. Были сведения и о том, что епископ Афанасий (Кондоиди) несколько раз приказывал сменять у Дашкова караульных, пока не подобрались такие, которые удовлетворили Дашкова. По распоряжению Феофана (хотя точно не установлено, что именно по его распоряжению, но, допустим, что это верно) Афанасий был вызван для объяснения в Петербург, получил там внушение, после чего, благополучно возвратившись в епархию, стал содержать Дашкова даже более строго, чем это предписывалось судебным решением.

Быть может, Феофан не совсем прав был с точки зрения истинно-христианского милосердия, но, с другой стороны, так ли уж велика в данном случае его вина?

Наконец, скажем и о самом тяжелейшем обвинении Феофана, которое опровергнуть нелегко. Бесспорно, что многое в этом деле запутано, многое совсем неясно. Старательнейше избегая всяких натяжек, можем сказать следующее: тридцатые годы XVIII века в России, как известно, были тяжелейшим временем так называемой «бироновщины». Избранная на русский престол племянница Петра Анна Ивановна вывезла с собой из Курляндии (где она перед тем была замужем и овдовела) целую группу своих бывших придворных — остзейских немцев, оказавшихся как на подбор хищными и алчными казнокрадами, черствыми эгоистами, презиравшими Россию и ее народы и одновременно грабившими ее, сколько сил хватало. Эта камарилья заняла почти все виднейшие государственные посты. Возглавлял эту свиту Бирон, пользовавшийся слепым и неограниченным доверием императрицы.

Бирон создал широко разветвленную систему сыска, и горе было тому русскому человеку, который попадал в страшную палаческую Тайную канцелярию по обвинению в осуждении немецкого засилья. Это было страшное время притеснения всего русского национального вообще и Православной Русской Церкви — в частности.

В таких условиях положение Феофана как первоиерарха Церкви было поистине катастрофично. В интересах сохранения Церкви ему приходилось прибегать к сложным тактическим маневрам. В этом свете и нужно оценивать дело Новгородского архиепископа Феофилакта (Лопатинского) и связанных с его делом других лиц.

При Петре Великом Высокопреосвященный Стефан (Яворский) написал апологетическое сочинение «Камень Веры», по существу — анти-лютеранский труд, встретивший положительную оценку великого преобразователя. По ряду причин этот труд был опубликован после смерти автора, только в 1728 г. под наблюдением Феофилакта. Книга в течение трех лет выдержала три издания. Немецкий ученый богослов Буддей написал критическое сочинение «Послание против Стефана Яворского к другу в Москве». Феофилакт написал в защиту «Камня Веры» опровержение под заглавием «Ответ на послание» (Буддея). Но здесь в дело вступает всемогущий Бирон. Он не без некоторого основания увидел в «Камне Веры» слишком резкие нападки на иностранцев, привлеченных в Россию. И труд Феофилакта не только запрещается к печати, но автору под страхом пыток и казни запрещается всякое упоминание о нем.

Бирон требует от Феофана отрицательного отзыва о книге Стефана Яворского. Момент был критический не только для Феофана, но и для Русской Церкви вообще. Конечно, бироновская придворная камарилья могла бы создать для Православия в России невыносимую обстановку.

И первоиерарх во имя блага Церкви решается на неблагой шаг, который можно понять, но очень трудно оправдать и нельзя полностью простить. Он пишет отзыв, в котором (не касаясь, впрочем, религиозной направленности «Камня Веры») квалифицирует работу Стефана Яворского, как вредную в тех ее частях, которые могли быть неприятными для бироновцев. «Всех сплошь протестантов — пишет Феофан,— из которых многое число честные особы и при дворе, и в воинском, и в гражданском чинах рангами высокими почтены служат, неправдою и неверностью помарал, из чего великопочтенным особам не малое учинил огорчение».

Феофан в то же время не нашел в себе мужества препятствовать появлению и распространению вредной для Православия литературы (хотя, конечно, при данной обстановке протесты и не принесли бы ничего хорошего для Церкви). А это дало повод многочисленным современникам, недоброжелателям Феофана, обвинять его в чем угодно, вплоть до уклонов в католичество и протестанство. Еще ужаснее то, что Бирон и его подручные, опираясь на вышецитированный отзыв Феофана и толкуя его расширительно, «открыли гонения на очень многих ревнителей Православия, начиная с Феофилакта (Лопатинского), многие из них преждевременно умерли в ссылке и монастырских казематах.

Конечно, Феофана нельзя канонизовать. Бесспорно много тяжких ошибок он допустил. Мы о них рассказали. Но ими не исчерпывается нравственный облик архипастыря. Плохую услугу делают Церкви те, которые характеризуют Феофана только на основании его вольных и невольных прегрешений, которые за этими последними не видят черт личности одного из крупнейших просветителей первой половины XVIII века, большого церковного деятеля, крупного православного мыслителя, виднейшего (среди церковных деятелей) сподвижника Петра Великого.

В последние годы жизни доходы Феофана были велики. Но в их расходах он вовсе не уподоблялся Георгию Дашкову. Немало, конечно, приходилось расходовать на угощение высокопоставленных лиц, которых он должен был принимать по своему официальному положению. Но никто не в состоянии сказать, что Феофан когда-либо и в какой бы то ни было форме «ублажал» кого-либо взятками.

Феофан активно и всемерно поддерживал многочисленные госпитали, созданные при монастырях; собственно его архипастырская доля от монастырей в значительной части и уходила на эти госпитали.

Он был нищелюбив; для раздачи милостыни он назначал особые дни, и как бы ни был велик наплыв нищих и убогих, ни один из них не уходил голодным и с пустыми руками. Помогал он десяткам студентов и деньгами и попечением, энергично поддерживал и материально, и нравственно художников и живописцев. Очень часто давал взаймы большие суммы денег незнакомым людям и весьма охотно прощал долги тем, которым было трудно их вернуть.

Очень солидную часть доходов тратил Феофан на приобретение живописных произведений; он оставил стране галлерею из 149 картин лучших тогдашних русских художников.

Его библиотека — ценнейший капитал (и капитал — не подспудный) состояла более чем из 30 тысяч томов книг по различнейшим отраслям знания. Ценнее ее в столице в то время не было. Зала его библиотеки была настоящим ученым салоном, где охотно собирались образованнейшие русские люди и иностранцы.

Современники отмечают громадную и широкую ученость Феофана, его исключительную эрудицию в области богословия, чистой и прикладной математики, философии, истории, лингвистики (он владел тремя новыми и тремя древними языками). И это было не простое начетничество.

Еще в 1721 г., вскоре после возведения Феофана в сан архиепископа и назначения на кафедру Новгородскую и Великолуцкую, он на свои средства создал и содержал семинарию — лучшую в России духовную школу, в число учащихся которой принимались дети всех сословий. Для нее он лично составил устав и правила поведения учащихся («Регулы»). Регулы точно регламентировали все детали учения и быта учащихся. Они предусматривали и внешний вид учащихся, и скрупулезно рассчитанный режим дня, и общие трапезы при полной тишине, и совместные излияния, и «играния безбедные (т. е. безобидные) и незлообразные» и строжайшую цензуру ученических писем.

Находим мы и такие правила, как например: 1) «Никому не вязаться (т. е. не навязываться) и не входить в дружбу и компанию с приказными, конюхами и прочими домовыми служителями». 2) «Никому не говорить про людей честных и сановитых, что бы могло быть к умалению чести их, хотя бы то и явно всем было, и обносилось бы в народе слухом». в) «Никому, когда и по нашему приказанию предоставлено пити будет, не пить жарлочно и жадно, и такого злообразия весьма хранитися, кольми паче не пить допьяна и не шуметь».

В домовой семинарии Феофаном уделялось внимание и художественно-эстетическому воспитанию учеников. Школа располагала лучшей в столице инструментальной и вокальной музыкой. За 15 лет своего существования эта школа выпустила свыше 150 человек, не считая тех из них, которых Феофан (также за свой счет) посылал в гимназию при Академии Наук.

Лично Феофан всегда жил скромно. И после его смерти наличных денег осталось немного.

В своем духовном завещании он оставлял все свои личные средства, в том числе и натуральные и недвижимые имущества, в пользу учеников своей школы. Из этих средств выпускники должны были получать безвозвратное пособие на постройку себе жилищ и обзаведение хозяйством.

Феофан с юных лет отличался общей крепостью организма и цветущим здоровьем. Но чрезвычайно усиленный труд и в высшей степени нервная обстановка его деятельности сломили его силы на 55-м году его жизни, и в сумерки 8 сентября 1736 г. он окончил свою земную жизнь.

Один из наиболее недоброжелательных биографов Феофана заключает свое повествование словами:

«Невольно приходится жалеть, что великий ум Феофана не был озарен тем пламенем веры, которая осветила бы в его глазах иначе многие из явлений в церковной жизни того времени и которая сроднила бы его с тем русским народом, духу которого так чужд Феофан-европеец».

Точнее было бы сказать: великий ум и блестящие способности Феофана были озарены тем пламенем православной веры, гармонично сочетавшимся с его огромной (европейской — в лучшем смысле слова) культурой, позволили ему правильно оценить, какие черты в духе русского народа являются с православной точки зрения элементами рутины и затхлости, какие — прогрессивными, пока — подспудными, но прорывающимися к новой жизни. И оценив правильно, он всей душой ринулся на помощь великому преобразователю и. сделался верным сотрудником Великого Петра во многих отраслях деятельности последнего, особенно в сфере Церкви и народного просвещения. Пусть Феофан ошибался, но он был искренен и православен. Очутившись после смерти Петра в адском омуте злобы, интриг, фальши, он в своем стремлении сохранить Церковь действовал иногда во вред ей и отдельным честным ее ратоборцам. Бог ему Судья!

Но сознательным врагом Церкви, интриганом в личных, низменных целях Феофан Прокопович не был. За многое, очень многое хорошее, что сделал этот талантливый архипастырь для Церкви, народа, Родину — прости ему, Господи, его прегрешения, вольные и невольные.

НИКИТА ВОЛНЯНСКИЙ