ДОЛИНА ПЕЧАЛИ

(Кладбищенские эскизы)

«Тише, тише, дайте покой!» (из надгробных надписей)

Есть на окраинах Москвы (как и всякого другого города) большие участки земли, утопающие в зелени. Там высятся столетние деревья, и привольно раскинулся кустарник, там буйно рвется из земли разная поросль. В праздничные дни множество людей всякого возраста и положения приходят в эти уголки и проводят тут нередко по несколько часов. Но это не обыкновенные сады и парки, где ищут отдыха и увеселений, где играет музыка и раздаются звонкие голоса и смех. Это долины покоя и печали. И стоит только очутиться за белой каменной оградой, как сразу делаешься сосредоточенным и тихим. Здесь неудобно шуметь, и даже дети, резвые и подвижные существа, становятся молчаливыми и серьезными.

Рядом с широко распахнутыми воротами стоит храм, который дает тон всему окружающему. Это тоже не обыкновенный храм с замысловатыми узорами куполов и жизнерадостными колерами окраски, какой мы встретим в любой части города. Он строг и прост. И когда входишь под его сень, слышатся скорбные похоронные напевы. Сюда не стекаются тысячи богомольцев и не стоят такой плотной массой, что трудно поднять руку для крестного знамени. Здесь присутствуют, главным образом, те, которые сопровождают тело умершего — его родственники и друзья. Их очень немного, они расположились группой позади гроба, а остальная часть храма пустует. Лишь пройдет прислужник, несущий, покров, или передвинет лестницу мастер, подновляющий стены.

От храма во всех направлениях расходятся аллеи — узенькие дорожки, выложенные щебнем или посыпанные ярко желтым песком. Они пересекают одна другую, сходятся и расходятся, разделяя кладбище на небольшие участки. Иногда аллеи именуются в честь умерших — «Мочаловская», «Горевская» и т. п.

Походим по одной из таких аллей. Нас обступят намогильные памятники самых разнообразных форм — чугунные, каменные и деревянные кресты, гробницы, плиты, обелиски, колонны, изваяния, склепы. Одни заметны издалека, другие скромно затерялись в траве. Некоторые сильно разрушены временем, а иные сохранились в таком же состоянии, как были водружены пятьдесят и больше лет назад.

«Прохожий, присядь и отдохни на камне у меня, сорви былинку и подумай о судьбе». Я внимаю трогательному замогильному призыву и присаживаюсь. Начало августа, но день пасмурный. Серые облака окутали все небо. Ветер. Шелестит листва на деревьях, покачиваются травинки и веточки кустов. Безлюдье. Звуки и цвета особенно остры и четки; они проникают в сознание и поднимают в нем тему о смерти, извечную, тему, над которой бились умы, не знавшие христианской веры, и которые для христианина не являются уже загадкой сфинкса.

Покой. Вокруг множество могил. Над иными разрослась сирень, другие заботливо усажены кустиками настурций или гвоздики, из третьих вытянулись тонкие былинки, увенчанные метелочками цветов, и они колышатся от ветра, будто шепчутся о чем-то одна с другой.

Покой... Некоторые могилы опрятны: вокруг них подметено, убрано, — иные запущены, брошены: надгробный холмик теряет свои очертания, постепенно сравнивается с землей, и зелень, не стесняемая ничьей рукой, усыпала всю поверхность.

Рядом — жизнь и движение. За оградой — железнодорожные кирпичные строения, рельсы, согнувшиеся рабочие исправляют путь. Вот хрипло прогудел паровоз, прогрохотали груженые разными материалами платформы. Вдалеке вскрикивают сирены автомобилей.

Отчетливо проходит в мозгу мысль о быстротечности человеческой жизни, которую ярко нарисовал псалмопевец: «Человек, яко трава; дни его, яко цвет сельний, тако отцветет». Вот эти былинки и цветы, полные сейчас жизни и силы, через каких-то два месяца пожелтеют, высохнут, исчезнут, чтобы в следующую весну их место заняли другие. Но разве не похожи мы на них? Появляемся в этот мир, суетимся, полные надежд и упований, а затем, отягощенные болезнями, неуклонно движемся навстречу смерти.

Мимолетны мы здесь. Цель христианской жизни — соединиться с Богом. Поэтому в нашем земном существовании должно ставить и разрешать только те задачи, которые способствуют достижению этой высокой цели. Но даже в периоды грандиозного общественного переустройства и перевоспитания миллионов людей, каким является наша эпоха, живут и стяжатели, и эгоисты, и честолюбцы. Пусть всякий, кем движет страсть к накоплению, и пусть тот, что ставит свое «я» превыше всего, придут в этот сад упокоения и поразмыслят о судьбе. И тщета их устремлений предстанет им в передельной ясности.

Не напрасно лежат мертвые лицом к востоку. Это поза ожидания. Ибо все жившие и умершие в Боге чают обещанного Христом. Настанет время, и «все находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божия. И изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло в воскресение осуждения» (Иоан. V, 28—29). По этому случаю Церковь неустанно молится за усопших, прося Господа уготовать им участь непорочных. Она старается внушить всем нам горячую веру в то, что владеющий живыми и мертвыми Христос душу преставившегося «в селениях горних учинит, в недрах Авраама упокоит, с праведными сопричтет». И каждый верующий, скорбя на могиле ближнего, должен помнить утешительные слова Апостола, дополняющие Божественное Обетование: «Ибо если мы веруем, что Иисус умер и воскрес, то и умерших во Иисусе Бог приведет с Ним» (I Фессалон. 4, 14).

В конце дорожки показалась небольшая группа людей. Впереди в запачканной глиной одежде, с лопатой на плече шагает могильщик, хмурый и равнодушный, как все представители этой профессии. Женщины несут на полотенце открытый гроб. Головка умершей девочки чуть склонилась набок, один глаз немного приоткрыт. Она кажется спящей, но неестественная бледность, разлитая по лицу, свидетельствует о том, что детское сердце перестало биться. Большинство провожатых — ребятишки. Они спешать за покойницей, и процессия скрывается за поворотом аллеи.

Порой почившие встают в памяти современников, как живые. Так сквозь буквы надписи «Великий архидиакон Константин Васильевич Розов» (Ваганьковское кладбище, рядом с южной стеной церкви) проступает величественная фигура. Массивный брюнет, высокий настолько, что при выходе из боковых дверей алтаря обычно наклоняет голову, и грузный настолько, что редко стихарь оказывается ему впору. Густые черные волосы под камилавкой, очки на полном лице, — великолепнейшим голосом читает о. Константин паремии, и свеча чуточку вздрагивает в его крупной руке. Остается пожалеть, что если об одних написаны томы мемуаров, то о других — ни одного слова, и образ Розова недолговечен.

Плач. Молодая женщина оправляет и украшает свежую еще могилу. Рядом на скамеечке с серьезным личиком уселся мальчик лет четырех — пяти. Горе жесткой рукой снова задело за сердце взрослого, и измученное сердце ищет забвения в слезах. А дитя болтает ножонками: оно не осмыслило полностью происшедшего. Но событие сделало резкую черточку в детской памяти, и через много лет мозг юноши воспроизведет ему эту картину. И тогда неизбежно овеет печаль душу осиротевшего сына...

Г. А.